Три дня в Сирии

Михель Гавен

ТРИ ДНЯ В СИРИИ

— Ногу! Ногу порезало! Помогите! Помогите! Врач где? Врача сюда! — раздался пронзительный женский крик в коридоре, который заставил Джин вздрогнуть.

Оторвав взгляд от экрана компьютера, она повернулась к окну, потом встала и вышла на улицу. На скамейке перед полицейским участком молодая женщина увидела мальчика лет двенадцати. Он полулежал, вытянув окровавленную ногу, и сдавленно стонал:

— Помогите! Помогите!

— Что случилось? Госпожа? Куда вы? — спросил израильский солдат — турай, охранявший участок. — Здесь нет врачей, госпожа, вам надо в больницу. Езжайте в больницу…

Он остановил женщину, преградив ей путь.

— В чем дело? Минуту, Шомон, что случилось? — раздался громкий мужской голос.

Джин приоткрыла дверь. Расан (майор) Алекс Красовский подошел к невысокой худенькой женщине с изможденным бледным лицом, залитым слезами.

— Господин офицер, горе, случилось горе, — дрожащим голосом и на плохом английском быстро залопотала она. — Мы живем в деревне Маждель Шамс. Мальчишки, играя в низине, подорвались на мине. Двоих насмерть разорвало, а моего только покалечило…

— Почему вы не везете его в больницу? — сосредоточенно спросил майор.

— Мой старший сын пошел служить в израильскую армию. Сирийцы нас презирают, они не примут нас. Помогите…

— А где Маша? — Красовский повернулся к тураю. — Где расар Залман?

— Она уехала в Иерусалим с отчетом, — растерянно сообщил тот.

— Когда же?

— Сегодня утром.

— Значит, доктора нет…

— Я посмотрю, Алекс.

Джин вышла в коридор и приблизилась к Красовскому.

— Позвольте мне воспользоваться кабинетом Маши, — попросила она.

— Да, конечно, — сказал Красовский, неопределенно пожав плечами. — Но надо ли?

— Я только что видела этого самого мальчика под окном. У него наверняка большая кровопотеря, поэтому нельзя терять время, — серьезно ответила Джин. — Турай, помогите привести его, — приказала молодая женщина солдату. — Алекс, откройте, пожалуйста, кабинет.

— Да, сейчас. Только возьму ключи.

Красовский быстро направился к дежурному.

— Пойдемте к мальчику, — сказала Джин, выйдя во двор участка вслед за тураем, но женщина опередила ее. Подбежав к сыну, она неожиданно заговорила по-русски:

— Миша, Миша, ну, потерпи, родной, сейчас врач посмотрит…

— Больно, мама, очень больно, — стонал мальчик.

— Ты терпи, терпи. Врач все сделает.

— Врач — хороший. Очень хороший, вам повезло, — успокаивающе заметил по-английски турай, поднимая мальчика.

— Осторожно, не повредите рану! — громко сказала Джин, подходя сзади.

— Кабинет готов, можно нести, — сообщил Красовский, выйдя на крыльцо.

— Давайте скорее, — заметила молодая женщина, поспешно поднявшись по ступеням к двери.

Турай внес мальчика в здание полицейского участка, а женщина, всхлипывая, бежала за ними.

— Так вы из России? — спросил Красовский, когда пострадавшего уже усадили на операционный стол, и Джин, надев белый халат и маску, осматривала рану.

— Да, — вздохнула женщина. — Я родом из Курска. Училась в Москве, вот там и познакомилась с Амином своим. Уж двадцать лет тут живу. Будь все проклято…

— Трудно живете? — спросила по-русски Джин, взглянув на нее.

— Еще как! — произнесла женщина, махнув рукой. — Лучше бы никогда сюда не приезжала. Хотя и дома тяжко было. Отец пил без просыпа, а мать, учительница начальных классов, из сил выбивалась, чтоб нас с братом вырастить на мизерную зарплату. Как школу окончила, так с подружкой решили — пропади все пропадом, поедем в Москву счастье искать и поступим куда-нибудь. В общежитии жить будем. Поехали, поступили в технический вуз. Там просто конкурса не было. Вот нас и взяли. Мы ж ни в математике, ни в физике — ничего, ноль. Одни неуды были. Подружка-то за старшекурсника замуж выскочила, так он ей все делать стал, она и удержалась. У меня же продолжались «хвосты» на отчисление. Значит, из общаги вон, и прощай, Москва. Домой, к маме, снова в пьянку. Так что все равно выхода никакого не было.

Мальчик охнул, и женщина встревоженно приподнялась на стуле.

— Ничего страшного, — успокоила ее Джин. — Это одежда присохла. Сейчас все освободим и обработаем рану.

— С Амином этим я в метро познакомилась, — снова усевшись, продолжала женщина. — Он в «Дружбе народов» учился, был в Москве такой институт. Может, и сейчас есть, я на родине давно уже не была. Вроде как ухаживал красиво, деньги у него водились. В ресторан, на такси, весь из себя обходительный. Если б я знала, что это он в Москве такой, напоказ, а дома — сущее чудовище, то лучше бы домой в Курск поехала. Да куда там, — она сокрушенно вздохнула, — дура дурой. Голова и закружилась. Думаю, выпал счастливый билет, поживу по-человечески. Матери написала, дескать, уезжаю. Забеременела, институт бросила и поехала к заграничной родне. Думала, сейчас за границей окажусь, чуть ли не в Париже. Тут такая дыра, что наш Курск по сравнению с этой заграницей покажется раем на земле. Уж про Москву и не говорю. Нищета. Мать померла в прошлом году. Даже на похороны съездить денег не дали, сволочи. Сиди, говорят, молчи, на все мужняя воля.

— Вам повезло, — произнесла молодая женщина, обработав рану и повернувшись к собеседнице. — Осколка я не обнаружила, так как он, скорее всего, прошел по касательной, оставив порез. Довольно глубокий, правда, но это заживет. Я думаю, останется небольшой шрам, хотя на ноге выглядит не так страшно. Сейчас наложим повязку. Главное — покой, осторожность, чтобы избежать повторного кровотечения, а также регулярные перевязки и антисептическая обработка. Все остальное организм сделает сам.

— Где же вы мины нашли? — Красовский строго спросил мальчика. — Сколько раз уже проводили разминирование, а все на них натыкаются. Это у них старые, сирийские, — объяснил он Джин. — Они еще с войны Судного Дня остались.

— Где нашли? — вместо Миши ответила его мать. — Угораздило найти! Сколько раз говорила, не бегай далеко, опасно это. Нет, они все свое, — она сердито посмотрела на сына. — Я тебе дома устрою, подожди ты у меня!

— Дети же, — Джин вздохнула. — Для них опасности — так, пустой звук. Они все смелые.

— Потому что глупые. Вы тоже русская? — женщина придвинулась к ней, заглядывая в лицо.

— Можно сказать, да, — кивнула Джин, накладывая повязку. — У меня мама русская, а отец американец.

— Я бы никогда не догадалась, — заметила собеседница, с явным восхищением покачав головой. — Вы вся такая… Я у нас подобных вам людей не встречала. Если только артистки какие, но это же звезды, не нам чета. Не знаю, может, сейчас что и изменилось. Ходят такие разговоры. Да разве увижу я когда, — сказала Светлана. — Никогда мне отсюда не выбраться. Если только дети…

— Моя мама уехала еще в пятидесятые годы, — объяснила Джин. — Она была русской дворянкой.

— Это и заметно. Я сразу поняла, — хмыкнула Светлана.

— Не работаете? — спросила Джин, когда, сдернув маску и перчатки, она присела за стол у окна для выписки назначений.

— Где ж тут работать-то? Я еще раз учиться хотела пойти. Думаю, ну, хоть на медсестру, на фельдшера. Надо же что-то делать. Так куда там! — пробормотала женщина дрогнувшим голосом. — Сиди дома, лишний раз нос не кажи. Вдруг люди скажут, что Амин жену в подчинении удержать не может и сам семью не обеспечивает? Так этот лентяй образование за государственный счет получил. Вот теперь работать и не хочет. Сидит месяцами дома и с дружками за кальяном байки травит часами. Толку никакого, а слово поперек скажи, так он и избить может. Смотрите, — женщина показала синяки на запястье, — это позавчера он таскал меня по комнате. Амину все дай, дай. Ну, я думаю, вы поняли, — женщина смутилась. — В общем, ненасытный, а у меня голова раскалывается. Ему-то что? Женщина у них нужна вроде как ноги вытереть и дальше идти. Деревня не приняла меня сразу. Мол, на русской женился. Своих девок али нет? Мать его нормально меня приняла, по-доброму. Хотя против отца женщина никогда не пойдет, а тот все слушает, что старейшины скажут. Как будто своего ума нет! Чуть недовольны старцы эти, как ты по деревне прошла, как на кого посмотрела, так сразу выволочку устраивают. С Андрейкой моим, знаете, что было, когда я его к израильтянам отправила? — она взглянула на Красовского. — Сама, без ведома дедов приняла решение. Где ж такое видано? Прибежали эти старейшины, кричали, мол, вы — предатели, Сирию предали, мы вас из деревни выгоним, чтоб духу вашего гнилого здесь не было! Я твердо возразила. Это мои дети, говорю, и по матери они русские. Никакая ваша замечательная Сирия им не нужна. Она даже образования приличного им не дала! Всему сама учила. Никаких старейшин слушать я не буду больше, не говоря уже про мужа с отцом. Зачем в нищете прозябать, на демонстрации бегать, когда надо учиться и работать? У меня два сына. Неужто они так безработными и будут слоняться? Сказала Андрею, заключай контракт и служи. Армия тебя жизни научит, даст возможность продвинуться. После и нас с братишкой из ямы вытащишь. Ты им не сириец, ведь отец твой пальцем не пошевелил, чтоб твою жизнь устроить. Дальше видно будет. Так он у меня уже это, как называется, — женщина поморщилась, вспоминая, — равтурай, младший сержант. На границе с Ливаном служит. На деньги, которые мальчик мой сюда присылает, они все обжираются, ни разу не поперхнувшись. Игнорируют меня всей деревней. Я вот даже в больницу обратиться не могу! С пареньком-то моим еще двое ребятишек пострадало. Их приняли, а нас с презрением выставили. Помирай, мол, — пожаловалась она. — На попутке сюда в Кацрин добрались. Сжалился один добрый израильский адвокат, подобрал на дороге. Уж не думала, что вытащу своего Мишку, — пробормотала женщина, обнимая мальчика за плечи. — Есть еще люди на свете, и за то, Господи, спасибо, — растроганно сказала Светлана, спешно осенив себя православным крестом. — Даже на краю земли, в дыре этой, есть. Спасибо, господин офицер, — стерев слезы с лица, она взяла Красовского за локоть. — Вам, доктор, хоть в ноги поклонюсь…