В дни Каракаллы

авление. На том краю стола, где возлежали Руфин Флор и Бульбий, большие любители покушать, и рядом с ними Вергилиан и я, зашла речь о легкомысленных вещах. Молодые люди из сопровождения легатов вспоминали свои веселые приключения. Смуглый пальмирец Вадобан, повеса и забияка, отправленный августом из Рима за связь с женой какого-то почтенного сенатора в далекую провинцию, рассказывал, сверкая зубами, о прелестях своей любовницы:

— Понимаете? Ее грудь похожа на опрокинутую чашу! Подобная знойной пустыне, жаждущей орошения! Благоуханная распускающаяся роза! Не лиши нас, богиня, счастья обладать такой!

— Ах! — не выдержал квестор.

— Когда я целовал мою Хариту, — продолжал Вадобан, взволнованный воспоминаниями, — я лобзал ее уста, как верблюд пьет воду в пустыне.

— Где же она теперь, эта прелестная красавица? — полюбопытствовал Руфин Флор.

— Ее отняли у меня.

— С кем же ты утешился?

— И другую похитил у меня в расцвете лет Плутон.

Легкомысленная беседа овладела всем столом. Даже Цессий Лонг с приличным его возрасту и положению спокойствием принял участие в общем разговоре о женщинах, так как подобные речи были безопаснее рассуждений о преобразовании римского военного строя, о чем должен думать сам август.

У меня краска заливала лицо от этих разговоров. Но Вергилиан сказал мне:

— Относись снисходительно к человеческим слабостям. Они часто уживаются рядом с величием духа.

Квестор Руфин Флор, глубоко образованный человек и автор известной книги «О человеческом сомнении», почитатель Митры, улыбался и, не то в смущении, не то скорбя о своей тучности и старости, издавал губами какие-то нечленораздельные звуки.

Среди шума голосов я мог разобрать только обрывки разговоров. Рабы сбились с ног, наполняя испанским вином — увы, уже не столетним, как первоначально, а похуже, — плоские серебряные чаши.

Двое воинов, — они были трибуны, судя по красной полосе на их туниках, и, по-видимому, варвары, давно состоявшие на службе у римлян, — не поделив чего-то, вступили с пьяных глаз в перебранку. У одного через всю щеку розовел шрам от меча, другой лишился в какой-то схватке левого уха. Ссора разгоралась. Слышались уже ругательства.

— Непотребная девка!

Сосед отвечал ему не менее крепкими словами.

— Да приключится с тобой несчастье в первом же бою!

— Убью, как щенка! И пусть матери твоей…

В конце концов на споривших обратил внимание Цессий Лонг:

— Тише! Вы не на конюшне!

Трибуны угомонились и вновь взялись за чаши, косясь со злобой друг на друга. Оба носили звучные римские имена: одного звали Салюстий, другого — Аврелий.

— Надо еще более усовершенствовать баллисты Арриана… — доносилось до меня с дальнего конца стола.

— Придумать новые, более мощные зажигательные снаряды…

— Отравлять города серным дымом…

— Подумайте только, каких средств стоит императору содержать легионы и бесчисленное количество вспомогательных когорт! Трудно представить себе, что будет с нами, если число врагов увеличится на наших границах.