Музыка души

– Нет, что ты. Всегда лучше узнать заранее, чем я сам разочаруюсь во время исполнения.

На этот раз он не стал рвать свое сочинение, но только потому, что обещал посвятить концерт пианисту Дьемеру и хотел использовать рукопись как доказательство, что исполнил обещанное. Что ж поделаешь, если вышло не слишком удачно.

Когда Танеев ушел, появился Сафонов в сопровождении Поллини – директора гамбургского театра – и сразу приступил к делу:

– Господин Поллини предлагает устроить большое концертное путешествие по России с немецким оркестром под управлением русских дирижеров.

– Интересная мысль, – согласился Петр Ильич.

Воодушевленный его одобрением, Поллини начал излагать свою идею:

– Я соберу в Германии отличный оркестр и в летний сезон, начиная с июня, совершу с ним путешествие по средней и южной России. Я очень прошу вас стать дирижером в этом турне – для ваших собственных сочинений. Что касается остальных вещей, предполагаемых в программе, ими любезно согласился дирижировать господин Сафонов. Оркестр прибудет в Москву и проведет репетиции тщательнейшим образом. Будем давать по два симфонических концерта в каждом городе.

– Заманчивое предложение. И я уже заранее согласен содействовать всем, чем только могу, – с энтузиазмом заверил Петр Ильич.

При средствах Поллини и его знании дела он мог устроить все наилучшим образом, а подобные концерты для провинции были бы неслыханным подарком.

Началось обсуждение деталей, составление подробных смет и возможности осуществить план ближайшим летом. Именно в этот момент появился Кашкин. Сафонов с Поллини ушли в смежную комнату, чтобы заняться предварительными соображениями, оставив Петра Ильича вдвоем с Кашкиным. Они давно не виделись, и поговорить нашлось о многом. После того, как они обменялись последними новостями, рассказали о своих путешествиях (Николай Дмитриевич совершил поездку по Дании и Швейцарии), речь неизбежно зашла об общих утратах: смерти Альбрехта и Зверева.

– Поредел наш кружок, – грустно заметил Николай Дмитриевич. – Совсем мало нас осталось.

– Чей-то будет следующий черед?

Кашкин улыбнулся:

– Ну уж ты-то всех нас переживешь.

– С чего ты взял? – возразил Петр Ильич. – Впрочем, никогда я еще не ощущал себя таким здоровым и счастливым, как сейчас.

– Вот видишь! Ты в самом расцвете сил и много еще подаришь нам прекрасных произведений.

Петр Ильич усмехнулся на это оптимистичное утверждение, но больше спорить не стал.

– После премьеры в Петербурге я вернусь на концерт Музыкального общества – там и встретимся, – сказал он перед тем, как проститься. – Если же разминемся, приходи ко мне в Московскую гостиницу. Я собираюсь позвать на ужин нескольких друзей.

– Буду непременно, – пообещал Николай Дмитриевич.

Там же в гостинице Петр Ильич распрощался с гостями и отправился на вокзал в одиночестве – он страшно не любил проводов, и знавшие это друзья даже не предлагали поехать с ним.

***

Репетиции шли успешно, но, увы, Шестая симфония не производила впечатления на музыкантов. Это огорчало вдвойне: Петр Ильич дорожил их мнением, и в то же время обидно, если равнодушие исполнителей отразится на исполнении. К тому же он обладал неудобной для дирижера особенностью хорошо управлять только теми своими произведениями, которые нравились оркестру. Чтобы добиться тонкости оттенков, стройности целого, ему необходимо было ощущать сочувствие и удовольствие окружающих. Холодное выражение лиц, равнодушные взгляды, зевки музыкантов смущали его. Он терялся, начинал небрежно относиться к отделке подробностей и старался скорее закончить репетицию, чтобы избавить их от скучного дела. А ведь это было любимое его детище, и как же хотелось, чтобы слушатели полюбили его так же, как автор!

Генеральная репетиция в зале Дворянского собрания прошла хорошо, музыканты, кажется, начали проникаться симфонией. Уставший, но довольный, Петр Ильич ушел в артистическую в окружении друзей – Направника, Лароша, Глазунова и еще нескольких музыкантов. Все горячо поздравляли его с новой симфонией, успокоив похвалами автора, уже отчаявшегося заинтересовать других своим сочинением. Даже всегда флегматичный и с виду апатичный Глазунов говорил взволнованно и необычайно для него горячо и быстро.

Несколько минут спустя в артистической появился племянник Юрий, который присутствовал на репетиции. Выглядел он крайне взволнованным, а глаза покраснели, как после слез.

– Ты ревел, что ли? – недоуменно спросил Петр Ильич.

Неужели это симфония произвела на него такое впечатление? От этого вопроса Юра бросился ему на шею и заревел снова. Тронутый до глубины души Петр Ильич почувствовал, что у него у самого слезы выступили на глазах. Наверное, со стороны это выглядело довольно комично. Слезы скоро перешли в улыбки, которые в свою очередь обратились в смех.

В день концерта зал Дворянского собрания был переполнен до отказа. Волнуясь, Петр Ильич взошел на дирижерское возвышение. Его встретили бурные рукоплескания с поднесением венков. Нервно поклонившись, он поднял палочку, и в зале воцарилась тишина.

Первую часть приняли тепло, но без особенных оваций. Вторая вызвала бурю аплодисментов, однако непродолжительных. Третья опять принималась менее горячо. Но вот отзвучал финал. Растворился в воздухе последний звук, и Петр Ильич медленно опустил руки. В зале царила мертвая тишина, которая длилась и длилась. Он продолжал стоять с опущенной головой, пытаясь прийти в себя и собраться с мыслями. Наконец, понимая, что оцепенение затянулось, он начал кланяться и благодарить оркестр, и тогда зал нерешительно зааплодировал. Эти аплодисменты, постепенно нарастая, перешли в овацию. И все же Петр Ильич чувствовал, что симфония не то чтобы совсем не понравилась, но вызвала недоумение. Сам же он не чувствовал ничего – лишь опустошение и желание оказаться у себя, подальше от людей.

По возвращении в Гранд отель он обнаружил там ждущую его компанию: Модест, Боб с Юрой, двоюродные племянники Литке и пара их друзей. Вечер получился шумный и веселый, шутки сыпались как из рога изобилия. Много пили за здоровье виновника торжества и желали ему еще многих прекрасных сочинений.

– Как долго ты пробудешь в Петербурге? – спросил Боб перед уходом.

– Собирался уезжать завтра, – ответил Петр Ильич.

– Так быстро? – огорченно спросил Модест. – А как же «Предрассудки»? Я думал, ты останешься посмотреть.

Немного поколебавшись – и хотелось побыстрее оказаться дома, и жаль было огорчать брата, – он согласился дождаться спектакля. Обрадованный Модест тут же пригласил на представление всех присутствующих и позвал Петра Ильича переехать из гостиницы к нему на квартиру. Раз уж он стал причиной того, что тот задержится в столице, хотя бы за гостиницу платить не придется.

***

Вопреки ливню за окном и шквальному ветру, Петр Ильич проснулся в прекрасном настроении. От вчерашнего разочарования не осталась и следа. Да, публика приняла симфонию не так, как он надеялся, однако он был уверен, что со временем все изменится, и его любимое детище завоюет симпатии слушателей.

За завтраком он по обычаю пролистал прессу. В большинстве своем критика отнеслась к новой симфонии благосклонно, но с оговорками. И только «Биржевые ведомости» безусловно и восторженно хвалили ее, зато не одобрили дирижера:

«Будь новая симфония исполнена вчера под управлением г. Ауэра или г. Направника, она имела бы больший успех, чем тот, который выпал на ее долю».

Как ни горько признавать, но, в сущности, это было правдой. Петр Ильич понимал, что является не самым хорошим дирижером. Особенно в отношении собственных сочинений.

Допив чай, он взял партитуру: симфонию надо отправить в Москву Юргенсону, и хотелось дать ей заглавие, но он не знал какое. Предполагавшееся ранее название «Программная» давно перестало нравиться.