Музыка души

– Вы хорошо исполнили эту пьесу. А не могли бы вы сыграть что-нибудь на память?

– Я на память ничего не играю, – растерянно ответила Шурочка.

Странное дело. Если ее так хвалят, как же она не умеет играть без нот?

– Вы когда-нибудь пробовали подобрать понравившийся мотив? – задал Петр Ильич следующий вопрос.

Шурочка отрицательно покачала головой, все больше грустнея. Тогда он попросил ее снова сесть за рояль и вспомнить хоть несколько тактов из сыгранного только что. Шурочка совсем упала духом и посмотрела на него глазами, полными ужаса. Он повернулся к отцу, заметно страдавшему вместе с дочерью, и как можно доброжелательнее объяснил:

– Высказываться о способностях можно только, когда у человека проявляется музыкальная память. Без нее талант существовать не может. Впрочем, давайте проверим верность слуха.

Петр Ильич, попросив Шурочку отвернуться, стал ударять по клавишам, предлагая ей определить ноту по звуку. Не угадав первую, Шурочка совсем замолчала, и у нее на глаза навернулись слезы. Как ни жаль было бедняжку, но лучше уж она сразу осознает свои возможности, чем будет считать себя великой пианисткой.

Капитан поблагодарил за потраченное на них время и поспешно вывел дочь в переднюю. Петр Ильич перевел взгляд на Костю Думчева:

– Что вы можете исполнить?

– Что угодно! – самоуверенно заявил его отец. – Назначьте для Кости, что хотите – для него нет невозможного.

Петр Ильич скептически приподнял брови на такое хвастовство и назначил довольно сложную вещь. Костя, так и не произнеся ни слова, спокойно сел за рояль.

Как только он начал играть, вся предубежденность разом рассеялась. Это было великолепное исполнение: безупречное с точки зрения техники и с чувством, с душой. Забыв обо всем, Петр Ильич наблюдал за маленьким пианистом. Вот это талант – так талант, бесспорный!

Костя сыграл еще несколько серьезных вещей наизусть, а под конец – мазурку собственного сочинения. Петр Ильич осыпал его похвалами, выразив уверенность, что ему светит будущность великого пианиста. Костя смущенно выслушал его и, поколебавшись, робко спросил:

– Можно я приду завтра в театр на репетицию вашей оперы?

– Конечно! – воодушевленно ответил Петр Ильич. – Я и сам этого желаю. Приходите, приходите обязательно!

Он протянул Косте руку, которую тот все так же смущенно и даже с благоговением пожал.

***

На репетициях Петр Ильич познакомился с художником Кузнецовым, который писал его портрет. Закончив работу, Кузнецов подошел к нему:

– Мне хотелось бы преподнести вам этот портрет в качестве скромного дара от почитателя вашего таланта.

Петр Ильич заколебался. Он был польщен и тронут. Портрет, несмотря на то, что писался в спешке, вышел удивительно удачным. Возможно, не хватало законченности в деталях, зато по экспрессии, жизненности, реальности он был замечателен. Но Петр Ильич не хотел лишать художника верного заработка – на Передвижной выставке портрет можно было продать за неплохие деньги.

– Я глубоко вам благодарен, но, честное слово, не знаю, где дома держать такую большую картину, – как можно мягче, боясь обидеть дарителя, озвучил он лишь одну причину.

Кузнецов огорчился отказом, но быстро нашел выход:

– В таком случае согласитесь принять один из моих пейзажей – он гораздо меньше и лучше подходит для частного дома.

Петр Ильич с благодарностью принял этот дар.

Премьера «Пиковой дамы» стала фурором. Только первую картину приняли не особенно радушно, дальше же овации не прекращались. Петра Ильича приветствовали точно какого-то спасителя отечества.

Директор театра Греков преподнес ему клавир «Пиковой дамы» в серебряном переплете, на обложке которого красовалась гравировка:

«Вы гордость русская, чье имя так гремит

И не забудется во веки веков.

Пусть Вас Творец на много лет хранит,

Коллега Ваш, Ильин, а по театру – Греков».

***

Во время путешествия Петру Ильичу явилась мысль другой симфонии – вместо неудавшейся. Толчком к ней стала поездка в Монбельяр и воспоминания о Воткинске и детстве. Нередко во время странствования, мысленно сочиняя симфонию, он даже плакал.

Теперь работа пошла так горячо и скоро, что менее чем в четыре дня была готова первая часть и в голове ясно обрисовались остальные. Петр Ильич испытывал невыразимое блаженство, убедившись, что его время не прошло и он может еще работать.

К сожалению, полностью отдаться сочинению не получалось. Приходилось мыкаться между Москвой, Петербургом, Харьковом… Концерты, концерты, концерты… Никакого передыха. И хотя встречали его повсюду восторженно, он страшно устал и желал только, чтобы его оставили в покое в клинском уединении.

В очередной приезд в столицу Петр Ильич узнал ошеломительную новость: Лев Васильевич надумал снова жениться – на двоюродной племяннице Чайковских Кате Ольховской.

– Не говори никому, – смущенно добавил Лева. – Это пока секрет: я боюсь реакции детей.

Петр Ильич кивнул: он не очень-то понимал, как сам должен реагировать на это известие. Первым чувством была обида за Сашу: казалось, это измена ее памяти. Но, немного подумав, он признал, что нельзя Леве вечно оставаться вдовцом: он не старый еще мужчина и трудно ему без хорошей жены. Вот только – Катя. Она же почти на тридцать лет его моложе! Заметив сомнения на его лице, Лева поспешно продолжил:

– Я понимаю: разница в возрасте. Думаю, она всех будет смущать. Но мы с Катей давно любим друг друга, и в прошлом году решили пожениться.

Это поразило Петра Ильича еще больше. Давно любят? Но Саша умерла всего два года назад! Однако он постарался скрыть свое недовольство, а по зрелом размышлении примирился с предстоящей свадьбой. Уж если Леве жениться снова, так пусть это будет свой человек, член семьи, а не чужая женщина, которая не сможет полюбить детей как должно. Вспомнилось, как все они сердились на отца, когда тот женился на Лизавете Михайловне. И что же? Кроме безусловного блага эта поздняя и, казалось бы, неподобающая женитьба ничего не принесла. Опять же Катя симпатична, умна и обладает немалым тактом. Она будет Леве утешением и опорой.

– Я понимаю, – кивнул Петр Ильич, – и нисколько тебя не осуждаю. Напротив, желаю всяческого счастья.

Лева облегченно выдохнул и благодарно улыбнулся.

***

В Харькове Петра Ильича встречала целая толпа: члены дирекции местного отделения Русского музыкального общества и преподаватели училища во главе с директором Слатиным. После приветственных речей прямо на вокзале его повезли в гостиницу, а потом сразу на репетицию. Едва он вошел в зал, как оркестр стоя заиграл «Славу» из «Мазепы», по окончании которой разразились бурные рукоплескания.

История повторилась на концерте четырнадцатого марта. Так же, стоило Петру Ильичу выйти на эстраду, оркестр заиграл «Славу». При восторженных аплодисментах публики ему начали подносить дары: адрес от местного отделения Русского музыкального общества, венок от неизвестных почитателей, от харьковской оперной труппы по серебряному венку, лиственные венки и цветы от редакции «Южного края», преподавателей и учеников музыкального училища.

В течение всего концерта овации не умолкали, а после Увертюры «1812 год» достигли апогея. Композитора-дирижера вызывали бесчисленное множество раз. Петр Ильич неловко и смущенно кланялся, радуясь успеху и одновременно всей душой стремясь поскорее исчезнуть от шумной толпы и оказаться в тишине и одиночестве.

Вдруг из публики выбежало несколько молодых людей, неся кресло. Они заставили Петра Ильича сесть в него и при оглушительных овациях на руках вынесли со сцены прямо в фаэтон. На вопрос, куда его везут, они ответили:

– К фотографу.

Пришлось еще помучиться, позируя для разнообразных фотографий. Тронутый теплым приемом и любовью публики, он тем не менее вздохнул с облегчением, когда все закончилось.