Музыка души

***

В Вене Петра Ильича никто не встретил. Однако он не обиделся, а напротив – обрадовался. Переодевшись, он сразу отправился на выставку. Сама по себе она была довольно интересна, но вот зал, в котором предстояло дирижировать… Один знакомый предупреждал, что это в сущности колоссальный ресторан, но Петр Ильич не верил. Пришлось убедиться, что знакомый был прав: то, что в письмах именовалось «Большим Музыкальным залом», оказалось громадным, полным духоты и смрада от скверного масла рестораном.

Возмущенный до глубины души Петр Ильич потребовал от распорядителя Гутмана снять столы и превратить кабак в залу.

– Но уверяю вас: столы и колбаса с пивом нисколько не помешают! – недоуменно развел руками тот.

Петр Ильич одарил его таким сумрачным взглядом, что Гутман сдался:

– Хорошо, мы уберем столы.

Настроение безнадежно испортилось. Зачем, вообще, его пригласили сюда?

На репетиции выяснилось, что оркестр недурной, хотя по составу – слабый до смешного. Первая сюита прошла неплохо, но стоило приступить к следующему номеру, как начались проблемы. После первых же тактов Петр Ильич постучал палочкой по пюпитру и недоуменно спросил:

– Где первая труба?

– Он устал от репетиций, – раздался голос из оркестра. – Да вы не беспокойтесь: он такой хороший музыкант, что сыграет в концерте и без подготовки.

Петр Ильич опешил: что еще за новости?

– Но это невозможно! – воскликнул он. – У меня здесь соло для трубы, и партия заключает такие трудные пассажи, что самые опытные артисты не могут исполнять ее с листа!

В ответ он получил равнодушное пожимание плечами. Что делать – пришлось доиграть до конца. К концу трехчасовой репетиции Петр Ильич чувствовал себя выжатым как лимон. Несмотря на то, что он весь взмок от напряжения, его бил озноб. С трудом сойдя с эстрады, он попросил шубу и присел к столу, за которым расположились его друзья-пианисты – Софи Ментер и Василий Сапельников, с сочувствием на него поглядывавшие. Выпив стакан пива, Петр Ильич немного пришел в себя, но от одной мысли, что предстоит продолжать эти мучения ради ничтожного концерта, становилось дурно. И он решил сбежать, о чем и сообщил друзьям.

– Отличная мысль! – пришла в восторг Софи. – Предлагаю поехать в мой Иттер.

Она давно звала его в гости, да обстоятельства складывались неблагополучно. На этот раз Петр Ильич воспользовался представившейся возможностью. Написав Гутману, что отказывается от концерта, он потихоньку уехал вместе с Ментер и Сапельниковым.

Замок располагался в нескольких часах езды от Мюнхена посреди гор, покрытых лесами, с видом на расстилавшуюся внизу долину в желтых цветах. Помимо окружающей красоты, тишины и долгожданного уединения Иттер привлекал и тем, что здесь несколько раз гостил Ференц Лист – Ментер была одной из лучших исполнительниц его произведений и доброй приятельницей.

Петр Ильич радовался как ребенок, что сбежал от никому ненужного концерта в столь восхитительное место. Пара недель, проведенных там, благотворно повлияли на его настроение и самочувствие. В Прагу на премьеру «Пиковой дамы» он уехал довольный и глубоко благодарный милой хозяйке.

Пражская премьера прошла удачно. Особенно же понравилась исполнительница графини – Брадачова-Выкаукалова, продемонстрировавшая не только талант певицы, но и сильной драматической актрисы. Успех был блестящий, автора вызывали без конца.

***

И вот Петр Ильич снова в Клину, погрузившись в работу: по-прежнему оставалось немало корректур, надо было сочинить вставную арию для Фигнера, а потом начинать симфонию.

Петр Ильич все еще не мог решиться, кого выбрать на роль Иоланты. О Скомпской можно было забыть. Некоторое время он надеялся на Эйхенвальд, но оказалось, что она больна какой-то нервной болезнью и ранее как через две недели выехать в Петербург не может. А главное, он боялся, что испортит певице карьеру, если она не справится с ролью. По той же причине Альтани враждебно относился к ее переводу. Поколебавшись, Петр Ильич остановился на Медее Фигнер. Правда, в начале оперы она будет грузна и тяжеловата, зато в конце более чем кто-либо удовлетворит его требованиям.

Недолго пробыл он в своем уютном доме, в конце октября выехав в Петербург ради постановки «Щелкунчика» и «Иоланты». Время в столице летело незаметно, не скучно и не весело, но бесплодно, ибо о работе нечего было и думать. Репетиции шли каждый день, однако дело продвигалось туго.

Модест в эти дни волновался перед премьерой своей новой пьесы. И волнения оказались не напрасны: «День в Петербурге» провалился. Впрочем, Петр Ильич именно этого и ожидал: слишком тонка она для публики Александринского театра.

– Пусть это будет тебе уроком, – заметил он огорченному брату. – Погоня за недостижимыми целями мешает тебе как следует заниматься настоящим делом: писанием пьес для театра в обычной форме.

Модест скривился, но не возразил, понимая, что он, в сущности, прав.

С большим успехом состоялось первое исполнение «Воспоминания о Флоренции». При восторженных рукоплесканиях зала Петру Ильичу преподнесли жетон Петербургского общества камерной музыки. Приятное впечатление от концерта усилили два письма из Европы. В одном из них Французский Институт уведомлял его об избрании своим членом-корреспондентом. В другом – Кембриджский университет спрашивал, согласен ли он принять чин доктора музыки honoris causa, для чего следовало лично присутствовать на церемонии получения звания. Польщенный обоими известиями Петр Ильич ответил благодарностью на одно и согласием на второе.

Утром после премьеры Петр Ильич первым делом заглянул в газеты. Петербургская пресса ругала и оперу, и балет, кто во что горазд. Все осудили либреттиста: кто за плохие стихи, кто за длинноту изложения. Все признали музыку «Иоланты» слабой, заявляли, что «Чайковский повторяет себя» и что опера «нового лавра в венок композитора не вплела». О «Щелкунчике», правда, встречались положительные отзывы, но и те, кто хвалил, делали это не к месту. Петр Ильич воспринял нападки прессы равнодушно. Рано или поздно он свое возьмет – в этом он не сомневался.

Премьера прошла с большим успехом, постановка была замечательна – Направник и Дриго постарались на славу. Декорации и костюмы поражали своей роскошью. Как и предвидел Петр Ильич, Медея Фигнер в начале оперы слегка шокировала своей слишком мощной для слепой девочки фигурой. Но музыкальность, изящество толкования и нужная сила в дуэте и финале полностью искупили это невыгодное впечатление. Прекрасно справились и остальные исполнители.

Впечатления от балета немного испортило то, что заболевшего Петипа заменил Лев Иванов – прекрасный знаток своего дела, но, увы, лишенный изобретательности и фантазии. Тем не менее много вызывали и композитора, и балетмейстера, и исполнителей. В целом Петр Ильич остался доволен премьерой. Да и государь накануне, на генеральной репетиции призывал автора к себе в ложу и наговорил массу сочувственных слов.

А вот новая симфония, над которой Петр Ильич трудился в последнее время, принесла разочарование. Перед тем как инструментовать ее, он просмотрел внимательно свое сочинение и… понял, что оно никуда не годится. Симфония написана, абы что-нибудь написать, ничего интересного и симпатичного в ней не было. Без сожалений Петр Ильич решил выбросить ее и забыть о ней. Но если он не сожалел о мертворожденном детище, то вернулись прежние сомнения: неужели он выдохся и иссяк? Несколько дней он думал только об этом. Что же делать? Махнуть рукой и забыть о сочинительстве? Но жить без дела, поглощающего время, помыслы и силы, он был не в состоянии.

***

Довольно теплым для декабря солнечным днем Петр Ильич сошел с поезда в Монбельяре с ощущением, что он прибыл в область смерти и давно исчезнувших дней. Перед ним предстал тихий городок, который мог бы поспорить с русским уездным городишкой. Мадемуазель Фанни жила в трехэтажном доме светло-желтого цвета. Петр Ильич с колотящимся сердцем на мгновение замер у двери, не решаясь войти, встретиться с прошлым лицом к лицу. Но, взяв себя в руки, постучал. Изнутри послышалось: «Entrez» [38], – и, толкнув дверь, он шагнул внутрь.