Музыка души

– Думаю, стоит исполнить требование министра, – осторожно предложил Петр Ильич. – А там посмотрим.

Анатолий удрученно кивнул:

– Знаешь, в первые минуты я хотел подать в отставку.

– И глупо, – вмешалась Паня. – Что бы ты стал в отставке делать?

Анатолий нахмурился – похоже, эта тема уже не раз поднималась между ними. Петр Ильич неодобрительно покосился на невестку. Сам он считал, что подать в отставку было бы для Толи наиболее благоразумным, но честолюбие Прасковьи порой переходило все границы. Однако вслух он ничего не возразил: не стоит провоцировать споры между ними.

– Кстати, Петя, возьмете меня в Виши? Мне тоже надо бы попить воды, – неожиданно продолжила Паня, бросив быстрый взгляд на Боба.

Петр Ильич пораженно посмотрел на нее. Как она может покидать мужа, когда он находится в столь отвратительном нравственном состоянии? И все эти нежные взгляды на Боба… Кажется, Паня просто влюбилась в него и ехать в Виши собралась только ради него, а не ради мифического лечения. Брать ее с собой не хотелось, однако и прямо отказать Петр Ильич не посмел. Боб промолчал, но в свою очередь смотрел на Паню с неудовольствием. Ее компания его явно не прельщала.

У Анатолия же сделалось ошарашенное выражение лица – он не ожидал, что жена оставит его в такой момент.

– Я думал, ты поедешь со мной… – огорченно произнес он.

– Толенька, ты же знаешь, я плохо себя чувствую в последнее время. Мне надо полечиться.

– Не уезжай хотя бы прямо сейчас, – умоляюще произнес он. – Ты нужна мне рядом.

Петр Ильич поджал губы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вмешаться. За один только этот умоляющий тон брата он начинал ненавидеть невестку. Зачем она его мучает? Толе и без того тяжело.

– Ну, хорошо, я поеду попозже, – уступила Паня со столь снисходительным видом, что еще больше захотелось сказать ей что-нибудь резкое.

Что случилось с Прасковьей? Ведь она была заботливой и любящей женой. Или глупая влюбленность в племянника мужа настолько вскружила ей голову, что она забыла обо всем?

***

В Виши было скучно и безотрадно. Однако воды и Петру Ильичу, и Бобу приносили пользу, и он оставался вопреки преследовавшей его тоске. День за днем проходили абсолютно одинаково, неделя тянулась будто семь месяцев. В голове и сердце поселилась пустота, ни охоты, ни времени на работу не было, и вся умственная деятельность сосредоточилась на мысли: «Скоро ли домой?»

Хотя жаловаться, собственно, было не на что: отличные условия проживания, комфортабельные комнаты, прекрасная еда. Разве что общество приехавшей все-таки Прасковьи раздражало. С ней установились прохладные отношения, каких никогда прежде не было. Петра Ильича одолевала злость на невестку за то, что бросила Толю и Таню в такое время, когда этого не следовало делать.

Местный доктор нашел, что Боб серьезно болен.

– У вас печень в отвратительном состоянии, – пояснил он. – Независимо от Виши, вы должны всегда вести строго-гигиенический образ жизни. В противном случае вам угрожает тучность и сахарная болезнь.

Боб воспринял этот прогноз с потрясающим равнодушием, лишь пожал плечами. Вообще, складывалось впечатление, что ему ни до чего нет дела. Петр Ильич начал беспокоиться о будущности племянника: уж очень он стал напоминать старшую сестру – болезненная, неуравновешенная натура. Как бы не закончил так же плохо, как Татьяна.

Прямо из Виши Петр Ильич собирался поехать в Монбельяр, навестить мадемуазель Фанни, да стало жаль долго держать Боба в скучном для него месте. Так что он отложил посещение старой гувернантки до более удобного случая. К тому же она непременно желала, чтобы он прожил у нее несколько дней.

Узнав, что они с Бобом возвращаются домой, Паня тут же собралась с ними, хотя приехала на неделю позже и должна бы еще продолжать лечение. И это со всей очевидностью доказывало, что в Виши она приехала только ради Боба.

– Ты хоть понимаешь, как это будет выглядеть? – осуждающе произнес Петр Ильич.

– А что такое? – недоуменно приподняла брови Паня.

Поразительно – когда она успела стать столь легкомысленной?

– Если ты… увлеклась не тем человеком, так хоть не демонстрируй это столь явно. Имей совесть – ты замужняя женщина, мать.

Прасковья пораженно приоткрыла рот, захлопав глазами. Неужели она думала, что ее маневры никто не заметит?

– Я не… – начала она, но оборвала себя на полуслове и вдруг с надрывом, заламывая руки, заявила: – Ты не понимаешь, Петя, как мне тяжело! Я же не виновата – сердцу не прикажешь.

Петр Ильич нахмурился:

– Вот что я тебе скажу, Параша. Если Толя хоть чуть-чуть будет несчастен по твоей вине, берегись. Оставь в покое Боба – не мучай его и себя. Возвращайся к мужу, пока еще не поздно.

Она попыталась заспорить, доказать свое право на счастье. В результате они чуть серьезно не поссорились. Но в конце концов благоразумие одержало верх: Прасковья признала его правоту, и расстались они мирно.

***

Дома Петр Ильич обнаружил цветы в парке значительно разросшимися, а ведь, когда уезжал, они едва виднелись из земли. Наблюдение за распускающимися бутонами махровых маков или иных садовых произрастаний, из которых он пока даже не знал, какие выйдут цветы, приносило массу удовольствия. Сад стал любимым отдыхом от корректур.

С первого этажа порой доносились крики Егорки, у которого начали резаться зубы, но Петра Ильича это на удивление не раздражало. Напротив: вносило оживление в слишком прозаический и несколько мертвенный строй жизни.

Размеренное течение дней прервалось в июле сообщением о смерти Сергея Михайловича Третьякова – дяди Прасковьи, с которым Петр Ильич был в дружеских отношениях. А ведь совсем недавно они виделись в Петербурге, и Сергей Михайлович выглядел моложавым и абсолютно здоровым.

Отшествие в мир иной столь богатого человека как Третьяков не могло обойтись без обид по поводу наследства. Все свое состояние он завещал сыну и кое-что жене. И отец Прасковьи Владимир Дмитриевич возмутился, что Сергей Михайлович ничего не оставил своей относительно бедной сестре, в пылу негодования даже назвав покойного свиньей.

Приехав на похороны в Москву, Петр Ильич неожиданно встретил Анатолия: его вызвал тесть.

– Я теперь в Нижнем Новгороде, – сообщил он. – С ревельским губернатором я работать вместе не могу.

Петр Ильич сокрушенно покачал головой:

– Толенька, тебе не кажется, что ты сам систематически губишь свою карьеру? Ведь повсюду, где бы ни служил, у тебя проблемы с начальством.

Анатолий насупился и буркнул:

– Это не моя вина.

Ну что тут скажешь?

– Не вернуться ли тебе в служебное ведомство? – осторожно предложил Петр Ильич.

Но Толя решительно покачал головой и упрямо заявил:

– Я хочу быть губернатором. И буду.

Петр Ильич тяжело вздохнул: ох, уж эти его амбиции… А брат воодушевленно продолжил:

– Как раз сейчас я могу показать себя в борьбе с эпидемией холеры. Думаю, на этот раз меня оценят.

– Дай-то Бог.

Петр Ильич всей душой желал осуществления стремлений брата, но начал сомневаться в возможности этого. С Толиным неуживчивым характером сможет ли он хоть где-нибудь устроиться мирно?

Конец лета Петр Ильич провел за корректурами, из-за которых приходилось постоянно ездить в Москву, чтобы давать указания граверам. Он чувствовал себя сумасшедшим – ничего не понимал, не соображал и не воспринимал. Даже во снах его без конца преследовали корректуры: снилось, будто какие-то диезы и бемоли не то делают, что им следует, и происходит нечто мучительное, роковое и ужасное. Он устал до полного изнеможения, но упорно продолжал ненавистную работу, почти не вставая из-за стола, стремясь побыстрее разделаться с ней.

Даже концертная поездка в Вену в сентябре стала не мучением – как это бывало обычно, – а облегчением, давая возможность отдохнуть от корректур.