Музыка души

Еще больше настроение испортило письмо из Америки. Петра Ильича приглашали на три месяца с обязательством двадцати концертов, но за плату втрое меньшую полученной в мае. До сих пор он считал себя вправе думать, что имел большой успех в Америке, что его возвращения туда желают и ждут с нетерпением, что его популярность там сильно возросла. И вдруг такое понижение. Это сильно уязвило его, и в порыве оскорбленной гордости Петр Ильич потребовал двенадцать тысяч долларов, прекрасно сознавая чрезмерность своих запросов и рассчитывая именно на отказ. А значит, и ехать не придется. Опять же и лишних денег на поездку не было. Конечно, в своем безденежье он сам был виноват. Петр Ильич понимал, что его расходы намного превышают доходы. И не однажды давал себе обещание стать благоразумнее в тратах. Но… каждый раз все повторялось, и он снова и снова вынужден был прибегать к займам.

В конце октября пришлось отложить незаконченную инструментовку «Иоланты» ради премьеры «Пиковой дамы» в Москве и первого исполнения только что оконченной симфонической фантазии «Воевода».

«Пиковую даму» собирались ставить и в Праге, о чем Петру Ильичу сообщил Чех – главный дирижер пражского Национального театра, приглашая его самому дирижировать. Постановка в чешской столице его порадовала, он обещал приехать к премьере, но соглашаться дирижировать пока опасался.

В Москве же, как всегда, ничего не делалось вовремя. Прибыв туда, Петр Ильич узнал, что репетиции начнутся только через неделю. Целую неделю он мог бы еще спокойно сидеть в своей деревне и работать!

***

В Москве «Пиковую даму» приняли гораздо теплее, чем в Петербурге, хотя постановка особо не блистала, будучи всего лишь копией столичной. Зато критика осталась недовольна – Петра Ильича даже обвинили в подражательстве и заимствовании старинных образцов. Писали оскорбительные и возмутительные нелепости. И ведь это – не что иное, как стадное чувство. В прошлом году петербургские рецензенты с невероятной злобой и поразительным единодушием набросились на либретто «Пиковой дамы». Петр Ильич сильно подозревал, что их враждебность вызвала комедия Модеста «Симфония», в которой этим господам крепко досталось. И вот обиженные драматургом критики мстили либреттисту. Так и установилось мнение, что «Пиковая дама» скучна, а либретто ее скверно. Несмотря на солидный возраст и привычку к ругани в газетах, Петр Ильич прямо-таки выходил из себя, думая об этом. Один только Кашкин отнесся к опере дельно и серьезно.

Одновременно с «Пиковой дамой» велись репетиции концерта, организованного Зилоти – его бывшим учеником и талантливым пианистом. Петр Ильич дирижировал в нем танцами из оперы «Воевода», «Славянским маршем» и симфонической балладой «Воевода». Еще на репетициях он разочаровался в своем новом детище.

На концерте же он был удручен, и даже блестящий успех, восторженное отношение публики, овации с цветами, которыми его осыпали с ног до головы, не улучшили настроения.

Войдя в антракте в артистическую, Петр Ильич схватил партитуру и в сердцах порвал ее, заявив:

– Такую дрянь нельзя писать! – после чего подозвал слугу и велел: – Сейчас же дайте все оркестровые голоса.

Зашедший следом за ним Зилоти возмутился:

– Позволь, Петр Ильич, здесь в концерте хозяин я, а не ты, и потому только я один могу здесь распоряжаться, – и, обращаясь к слуге, добавил: – Сейчас же все оркестровые голоса свезите мне на квартиру.

Это было сказано так строго, с такой дозой нахальства, что Петр Ильич остолбенел. Оправившись от удивления, он тихо спросил:

– Как ты смеешь так со мной разговаривать?

– Об этом мы с тобой в другой раз поговорим, – невозмутимо ответил Зилоти.

Петр Ильич хотел продолжить спор, но в комнату вошли посетители, и столкновение пришлось прекратить. А позже он остыл и уже не захотел спорить с упрямым учеником, задавшимся целью спасти «Воеводу» во что бы то ни стало.

На следующее утро, просматривая за завтраком газеты, Петр Ильич ожидал увидеть ругань в адрес концерта. Но к его изумлению московские критики почти единодушно хвалили его. Скептически хмыкнув, он все же мнение о «Воеводе» не изменил. Вечно его и ругают не в дело, и хвалят не в дело.

Зашел Модест напомнить, что они приглашены на вечер к Юлию Блоку. Видимо, переживания о неудавшемся детище отразились на внешнем виде, поскольку брат обеспокоенно справился о здоровье.

– Да, я как-то нехорошо себя чувствую, – согласился Петр Ильич, не вдаваясь в подробности. – Распорядись, пожалуйста, чтобы в мой номер никого не пускали.

Сил принимать гостей не осталось никаких. Полдня он просто проспал.

К обеду Модест зашел снова.

– Мы поедем к Блоку? Если ты болен, может…

Петр Ильич перебил его:

– Тебе, наверное, тоже не нравится «Воевода»?

Модест слегка растерялся от резкой смены темы и, поколебавшись, ответил:

– Не нравится.

Петр Ильич удрученно кивнул и сообщил:

– «Воеводы» больше нет – я его уничтожил, – и, немного помолчав, добавил: – Я хочу сейчас побыть один – приходи вечером.

Модест собирался что-то сказать, но передумал, видимо, решив, что лучше сейчас выполнить его просьбу и оставить в одиночестве.

К вечеру Петр Ильич успокоился – в конце концов, не в первый раз его постигает неудача, и стоило ли так расстраиваться? Напишет другие произведения – более удачные. Вернувшегося к девяти часам Модеста он встретил уже в благодушном настроении, и, захватив с собой Танеева, они отправились к Блоку – слушать фонограф.

Вечер прошел приятно – технические новинки всегда интересовали Петра Ильича. Они забавлялись, как дети, говоря все, что придет в голову, а потом слушая эту ерунду. Он окончательно развеселился, забыв про свою депрессию. Спокойный и здоровый он вернулся в деревню и снова засел за работу, торопясь закончить инструментовку «Иоланты».

***

В начале декабря Петр Ильич навестил Анатолия в его новом пристанище. И Толя, и Паня так скучали по Тифлису, что становилось их жаль. Брат оказался в сложном положении из-за вражды между губернатором и баронами. Он опять сетовал на судьбу, на то, что ему никак не дают повышения.

– Ты, наверное, считаешь меня нетерпеливым и слабохарактерным? – заключил Анатолий.

– Ну что ты, – Петр Ильич покачал головой. – Я и сам нетерпелив в вопросе о твоем губернаторстве и живо принимаю к сердцу твои теперешние неудачи. Но не думаешь ли ты, что благоразумнее было бы плюнуть, философски-презрительно отнестись к служебной деятельности: то есть делать свое дело, нисколько не заботясь о повышении?

– Может, и благоразумнее, да не выходит.

– Знаю, при твоем характере и розни во взглядах с Шаховским, это трудно. Так не перейти ли обратно в Судебное ведомство? Вернуться в Тифлис прокурором?

– Там по-прежнему остается Смиттен, – угрюмо заметил Анатолий.

– Ну членом судебной палаты где-нибудь в Киеве или Харькове? Словом, не лучше ли тебе опять служить Фемиде? Оно как-то благороднее. А что в Ревеле тебе оставаться неудобно, я это хорошо понимаю, – немного помолчав, Петр Ильич заключил: – Во всяком случае, не относись слишком болезненно к своим неудачам.

– Я постараюсь, – вздохнул Толя. – И спасибо тебе за поддержку и понимание.

Заехав домой на несколько дней, Петр Ильич отправился в очередное турне по Европе. Первый концерт состоялся в Киеве. Успех был колоссальный – с бесконечными овациями и восторженными отзывами публики и прессы. Петра Ильича здесь любили, всячески баловали и ласкали. И все-таки он чувствовал себя уставшим, все больше убеждаясь, что не следует тратить остаток жизни на подобные поездки.

Получив известие, что представление «Пиковой дамы» в Праге откладывается до следующего сезона из-за сложности постановки, он обрадовался: ведь это означало, что можно пораньше вернуться домой.

По пути он заехал в Каменку. Увы, он выбрал для этого не самое удачное время: Лев Васильевич проводил ту зиму в Петербурге, дети учились там же. С болезненным чувством Петр Ильич въехал во двор, среди которого пустой, запертый дом производил унылое впечатление.