Музыка души

Тем временем поиски продолжались по-прежнему безуспешно. Даже Алексей увлекся розысками, но часы канули в Лету. Так и не получив никаких результатов, Петр Ильич уехал к брату Николаю в Уколово. Как ни жаль было бросать работу над «Иолантой», но после десяти лет, когда он обещал Коле приехать и не приезжал, невозможно было отказаться от настойчивого приглашения.

***

Петр Ильич вышел из кареты перед светло-желтым домом с колоннами у входа.

– Ну, наконец-то ты до нас добрался! Я уж думал – и в этом году надуешь, – шутливо посетовал Николай, обнимая его.

– Я, честно, каждый раз собирался, но каждый раз что-нибудь препятствовало, – оправдывался Петр Ильич, улыбаясь.

Жорж, который сильно подрос с их последней встречи, поначалу опасливо прятался за матерью, но быстро освоился и принялся болтать и показывать дом.

На следующий день Николай повез брата на экскурсию в Коренную пустынь, о которой тот много слышал, но еще ни разу не был.

В темной синеве обширного леса сияли золотом кресты монастырских церквей. Белокаменные своды стройными уступами спускались к реке Тускарь и надкладезной церкви Живоносного Источника, напоминая сходы в пещеры Киево-Печерской лавры. Тишина и благолепие кругом. С высокого холма, на котором раскинулся монастырь, открывался чудный вид на долину реки и лес.

Братья побывали на обедне, погуляли по монастырю, наслаждаясь безмятежностью и тишиной, разлитой в воздухе.

– Здесь неподалеку живет Фет, – заметил Николай. – И, между прочим, я с ним дружен. Не хочешь познакомиться?

– С удовольствием, – с энтузиазмом согласился Петр Ильич. – Но, наверное, следует предупредить его о визите?

– Не беспокойся. Он столь часто выражал желание увидеть тебя, что я обещал: как только ты приедешь в Уколово, мы тут же и навестим его.

Воробьевка представляла собой совершеннейшую деревню. Простой двухэтажный бирюзового цвета дом, окруженный роскошным парком, привел Петра Ильича в восторг. Что за уютное убежище для стареющего поэта!

Фет – приятной наружности старик с окладистой седой бородой и большими добрыми глазами – встретил их с распростертыми объятиями. Раньше Петру Ильичу не приходилось встречаться со знаменитым поэтом, творчество которого он очень любил, и он нервничал перед знакомством. Но Афанасий Афанасьевич был столь доброжелателен и прост в обращении, что волнение быстро исчезло – точно они были давними друзьями.

Когда-то в «Русском вестнике» Петр Ильич читал воспоминания Фета и, судя по ним, решил, что как человек он не особенно интересен. Однако напротив: Афанасий Афанасьевич показал себя приятным, полным оригинальности и юмора собеседником.

Не менее очаровательна была и его жена – Мария Петровна. Она не отличалась красотой, зато между супругами царили с первого взгляда заметные взаимные уважение и любовь.

– Как, должно быть, приятны прогулки в вашем парке! – выразил свое восхищение Петр Ильич. – Я видел его мельком, но совершенно очарован.

К его удивлению Фет лишь пожал плечами, а Мария Петровна с улыбкой заметила:

– Да Афанасий и не гуляет никогда: целыми днями сидит дома и диктует перевод Марциала или стихи. Разве что изредка выйдет на балкон – и все.

Как можно жить в столь поэтичном месте и не пользоваться этим? Будь у Петра Ильича такой парк, он бы по полдня в нем проводил.

– Кстати, о стихах, – сменил тему Николай. – Не прочитаете нам что-нибудь новое, Афанасий Афанасьевич?

Петр Ильич с укоризной посмотрел на брата – сам он терпеть не мог подобные просьбы. Но Фет встретил предложение благодушно, прочел немало стихотворений, поражая молодостью и свежестью своей музы. А больше всего Петр Ильич был тронут стихотворением, поднесенным ему лично:

– Тому не лестны наши оды,

Наш стих родной,

Кому гремели антиподы

Такой хвалой.

Но, потрясенный весь струнами

Его цевниц,

Восторг не может и меж нами

Терпеть границ.

Так пусть надолго Музы наши

Хранят певца,

И он кипит, как пена в чаше,

И в нас сердца!

Этот поэтический дар был дороже всех венков и сувениров, получаемых на концертах.

Два дня спустя, распрощавшись с братом и пообещав впредь бывать почаще, Петр Ильич уехал в Каменку. Понесенная семьей утрата ощущалась здесь на каждом шагу. Постоянно казалось, вот сейчас появится Саша, улыбнется, скажет что-нибудь ласковое, спросит, как дела… Но она не появлялась, и только Лева, всякий раз по привычке поворачивавшийся спросить о чем-то жену, вздрагивал, вспоминая, и с потухшим взглядом опускал плечи.

***

Едва Петр Ильич вернулся в Майданово, как к нему явился с донесением следователь.

– Вора мы нашли-с, – деловито сообщил он. – Это мальчишка Федька, камердинер господина Новикова. Однакож он отказывается говорить-с, где часы. Указывал то на одно-с, то на другое-с лицо – всех пришлось выпустить за выяснившейся непричастностью к делу. Множество раз привозили-с Федьку для указания места, где скрыты часы, изрыли-с весь парк – безуспешно. Изобретательность в выдумках у него поразительная! Что мы только не предпринимали-с: морили его голодом, кормили селедкой и заставляли страдать от жажды, напаивали пьяным, устраивали с переодетым сыщиком ложное бегство из-под ареста – ничего-с не помогло. Он только еще больше путает-с. И вот намедни он сделал-таки признание-с, на котором с тех пор твердо стоит… – следователь заколебался, явно смущенный результатом дознаний. – Говорит-с, будто часы скрыты у господина Новикова. И надо сказать, матерьялу-с для подозрений много.

Николай Васильевич Новиков был братом хозяйки Майданова, гостившим у нее. Новость неприятно поразила Петра Ильича. Он никогда не испытывал особой симпатии к Надежде Васильевне, но до сих пор считал их честными людьми. И что за глупая кража, в конце концов?

– Не могли бы вы-с, Петр Ильич, пообщаться с Федькой? – продолжил следователь. – Может-с, при вас он раскается и скажет правду?

– Да, конечно, – согласился он.

Пришлось ехать в участок, где его попросили подождать в небольшой комнате, пока приведут обвиняемого. И вот вошел подросток с необыкновенно симпатичным лицом. Трудно было поверить, что он вор и злодей. Он улыбался, будто нисколько не беспокоясь о своем аресте.

– Зачем же ты ограбил меня, Федя? – как можно ласковее спросил Петр Ильич. – Скажи, где часы, и тебя отпустят.

– Сказывал уже – у Николая Васильевича, – с нахальным видом ответил мальчишка, но потом передумал: – Я вам всю правду поведаю – только наедине.

Петр Ильич вопросительно посмотрел на следователя, и тот кивнул. Их отвели в кабинет исправника. Там Федя кинулся в ноги и зарыдал:

– Простите меня, Петр Ильич, вора окаянного!

– Конечно, Федя, я прощаю тебя, – он поднял мальчика с пола, пытаясь успокоить. – Скажи только: где часы?

Федя внезапно успокоился и невозмутимо заявил:

– Никаких часов я никогда не крал.

Непостижимо! Петр Ильич растерялся от столь резкой смены настроений. Так он ничего и не смог добиться. Позже следователь объяснил, что Федька, получив прощение, решил, будто дело тем и кончится и Новиков выгорожен. Когда же ему объявили, что Петр Ильич простил его только в смысле христианина, он опять стал рассказывать, как отдал часы Новикову.

Петр Ильич начал жалеть, что вообще завел дело. Все это было так утомительно и неприятно! Жаль было Федьку, подвергавшегося в участке настоящим пыткам. Его даже стегали! Жаль было и Новиковых, которым грозил позор. Весь Клин, все окрестные крестьяне с лихорадочным интересом следили за делом. А Петру Ильичу было просто противно. И он попросил следователя замять дело и отпустить Федю. Бог с ними с часами.

Большую часть осени Петр Ильич безвылазно провел в Майданове. Сочинение шло успешно, здоровье тоже не подводило, и все-таки прежнего удовольствия от жизни в излюбленной обстановке не было. Тяготила бесконечная переписка, дошедшая до гигантских размеров. В том числе с антрепренерами, издателями и просителями всякого рода. Петр Ильич чувствовал себя мучеником почты. Но и не ответить совесть не позволяла. Вот и уходило каждый день огромное количество времени на письма зачастую чужим людям.