Музыка души

Находившись и насмотревшись на эту часть водопада, Петр Ильич прошел к окраине острова. Там среди свежей зелени уже красовались одуванчики. Хотелось сорвать несколько из этих красавчиков с запахом весны, да на каждом шагу торчала доска с напоминанием, что даже дикие цветы нельзя срывать.

По возвращении на материк по мосту перебрались на Канадскую сторону. Пропасть, внизу которой бушевала вода, устрашала: голова кружилась при одном взгляде. На канадской стороне туристам предлагалось спуститься под водопад. Было жутко, но Петр Ильич переборол себя и решился, дабы потом не мучиться мыслью, что струсил. Сначала ехали на лифте, потом шли по темному тоннелю и, наконец, оказались в пещере, перед которой низвергалась вода. Интересное и красивое, но пугающее зрелище.

В отель Петр Ильич вернулся к обеду, переполненный впечатлениями. К сожалению, непрекращающаяся нервная усталость мешала наслаждаться прогулкой и красотой местности, как следовало бы. Будто что-то расклеилось внутри.

***

Вернувшись на пару дней в Нью-Йорк и успев там безумно устать от визитов, гостей, журналистов и обедов, Петр Ильич выехал в Балтимор. Он так стремился отделаться от всех знакомых, чтобы его оставили в покое, но, оказавшись один в балтиморской гостинице, почувствовал себя жалким и несчастным. В основном оттого, что все здесь говорили исключительно по-английски.

Языковые проблемы начались уже за завтраком: официант-негр в ресторане никак не мог понять, что Петр Ильич хочет просто чаю с хлебом и маслом. Пришлось идти в офис, где тоже никто ничего не понял. Когда он уже готов был отчаяться и махнуть рукой, на помощь пришел какой-то господин, понимающий по-немецки. А ведь здесь предстоит провести несколько дней, не в состоянии нормально объясняться с окружающими!

Получив желаемое, Петр Ильич устроился за столиком, как вдруг появилась Адель Аус дер Оэ с сестрой. Он ужасно им обрадовался – все-таки по музыке свои люди. Вместе и отправились на репетицию, которая обернулась настоящей катастрофой. Оркестр, хоть и недурной, был слишком мал, чтобы исполнять Третью сюиту. Пришлось срочно менять программу, и после долгих колебаний Петр Ильич остановился на Струнной серенаде. С ней пришлось изрядно повозиться. Мало того, что музыканты серенаду не знали совсем, так они еще и постоянно выказывали нетерпение, а молодой капельмейстер Резберг усердно давал понять, что пора бы уже заканчивать.

– Не расстраивайтесь, – утешила его Адель. – Просто этот оркестр много путешествует и утомлен переездами. Они соберутся.

Концерт прошел неплохо, но публика осталась холодна. А потом опять начались визиты, знакомства с новыми людьми и обеды. К концу этой кутерьмы Петр Ильич испытывал не только усталость, но и невыразимую ненависть ко всем.

Погуляв по симпатичному городу с небольшими, кирпичного цвета домами, он выехал в Вашингтон.

***

На вокзале Петра Ильича встретил Боткин – секретарь русской миссии в Вашингтоне, который и пригласил его сюда. За обедом к ним присоединились советник посольства Грегр и первый секретарь Гансен. Какое же невероятное облегчение получить наконец-то возможность говорить по-русски!

После обеда, прошедшего весело и непринужденно, все вместе отправились в миссию на музыкальный вечер. Общество в посольстве было, конечно, исключительно дипломатическим: посланники с женами и дочерями да лица из высшей администрации. И все эти высокопоставленные лица были ласковы с Петром Ильичом, поминутно выказывая свое восхищение его талантом.

Программа вечера состояла из его Трио и Квартета Брамса. Причем сами члены посольства и играли. Секретарь Гансен, к примеру, оказался весьма недурным пианистом.

После музыки подали холодный ужин. А, когда большинство гостей разъехалось, осталось около десяти человек русских, и они долго еще сидели у большого круглого стола, попивая превосходнейший крюшон. Невыразимо приятно было пообщаться с соотечественниками, вновь услышать родную речь. Правда, тоска по родине и желание немедленно рвануть в Россию от этого только увеличились.

После последнего концерта в Филадельфии Петр Ильич вернулся в Нью-Йорк, где тут же начали одолевать посетители, репортеры и просьбы автографов. Утешало только то, что это последний день в Америке. Наконец-то домой! Все новые знакомые, у которых он побывал перед отъездом, завалили его подарками, в числе которых – миниатюрная статуя Свободы и роскошный портсигар.

Посетив концерт, устроенный в его честь – с массой спичей и оваций, – побеседовав с сотней лиц, написав сотню автографов, усталый до изнеможения и неистово страдая от боли в спине, Петр Ильич в сопровождении неизменных Рено и Майера поехал на пароход.

Цена на роскошном «Бисмарке» была сумасшедшей – триста долларов! – зато каюта удобная и просторная. Распрощавшись с американскими друзьями, провожавшими его чуть ли не со слезами, Петр Ильич немедленно лег спать.

***

Дни обратного плавания проходили размеренно и однообразно, если не считать сильной бури, однажды настигшей пароход. А ведь нью-йоркские знакомые уверяли, будто в это время года море превосходно, и Петр Ильич совершенно в это уверовал. И вдруг такое разочарование!

Наконец, когда море успокоилось, он даже нашел в себе силы для работы: начал набрасывать эскизы симфонии. И только пассажиры портили настроение. Ладно бы они просто лезли на знакомство. Привыкнув в Нью-Йорке постоянно говорить, когда хотелось молчать, Петр Ильич не особенно тяготился обществом других людей. Но ведь они приставали, чтобы он поиграл в концерте, устраиваемом в салоне.

При приближении к Ла-Маншу море стало оживленнее: сотни небольших судов пестрели вокруг. И вот появился английский берег, местами скалистый, местами ровный, покрытый свежей весенней травой. Чуть больше суток шли вдоль Англии. Пользуясь превосходной погодой, Петр Ильич почти все время проводил на палубе, любуясь берегом и видом массы пароходов и парусных суден, снующих по Каналу.

В Куксгавене, куда прибыли ранним утром, пересели на маленький пароход и при звуках марша и криках «ура» доехали до таможни. После долгого утомительного таможенного досмотра Петр Ильич вздохнул с облегчением. Вот и доплыли – можно сказать, почти дома.

***

Петербург встретил ясной весенней погодой. Он всегда был особенно хорош в конце мая, и от этого радость возвращения увеличивалась стократно. Сразу с вокзала Петр Ильич пришел к Модесту, где застал и Боба. Вопреки опасениям, племянник уже полностью оправился после смерти матери и выглядел вполне бодрым. Мысли о Саше были единственным, что отравляло пребывание в Петербурге. Американская суета имела хотя бы тот плюс, что благодаря ей Петр Ильич не имел возможности зацикливаться на горе. И оно незаметно отступило, оставив лишь светлую печаль по любимой сестре.

Модест поделился последними новостями и среди них – об отъезде Анатолия из Тифлиса.

– Его переводят в Ревель, и у него по этому поводу очередной приступ беспричинной тоски.

– Ну, я вполне понимаю, что ему не хочется покидать Тифлис – чудный город, – заступился Петр Ильич за брата.

– Зато в Ревеле ему обещают губернаторство, – пожал плечами Модест. – Он ведь к этому стремился. Коля так и сказал: «Не понимаю, чего ты убиваешься – радоваться надо».

Петр Ильич усмехнулся, представив выражение лица старшего брата, какое у него бывало, когда он пытался вразумить младших.

– Думаю, со временем Толя поймет выгоды нового положения и смирится.

Модест согласно кивнул: эти сетования на судьбу никогда не длились долго.

Фроловское разочаровало окончательно. Леса почти не осталось, а между тем требования хозяев увеличились. Нет, надо съезжать отсюда, как можно скорее.

После нескольких неудачных попыток найти другую усадьбу или даже купить небольшое имение Петр Ильич скрепя сердце вернулся в Майданово. Алексей устроил все, как прежде, но… жить здесь было противно.