Музыка души

Заехал в гости Модест по пути в Москву, где он хотел посмотреть на Савину в своей «Симфонии». Обратно брат вернулся довольный – пьеса пошла в гору. Он уже работал над новой – «Похмелье», как раз для бенефиса Савиной. С радостью Петр Ильич видел, как Модест становится модным поставщиком пьес для театров.

Вместе они вернулись в столицу, где Петру Ильичу предстояло дирижировать в благотворительном концерте в пользу школ Санкт-Петербургского женского патриотического общества. Подобные концерты не имели серьезного музыкального значения, и зал Дворянского собрания наполнялся исключительно благодаря приманке итальянских певцов и знаменитейших виртуозов. Сознавая бессмысленность своего участия в концерте, Петр Ильич тем не менее не мог отказаться от приглашения великой княгини Екатерины Михайловны.

Отбыв скучную обязанность, он направился в Дирекцию театров, где, поднимаясь по мраморной парадной лестнице, встретил главного режиссера Кондратьева.

– А, Петр Ильич! – ласково улыбнулся тот и тоном, будто сообщает необычайно приятное известие, спросил: – Вы знаете, что «Пиковая дама» больше не пойдет в этом сезоне?

Петр Ильич застыл как громом пораженный. С самого приезда в Петербург до него доходили слухи, будто «Пиковая дама» снята с репертуара. Но это известие казалось ему столь невероятным, что он отказывался верить. Однако если главный режиссер говорит… Он онемел, почувствовав себя глубоко оскорбленным. Как могут оперу, которую он считал лучшим своим детищем, которую все близкие к театру лица считали украшением репертуара, вдруг отбросить в сторону в разгар сезона, точно негодный балласт?

– Почему? – спросил он, обретя дар речи.

Кондратьев пожал плечами:

– Говорят, распоряжение свыше.

Ничего более толкового Петр Ильич от него добиться не смог. Раздраженный, в крайнем возмущении, он появился в кабинете Всеволожского. Тот, напротив, пребывал в самом благодушном настроении и сразу завел речь о новых опере и балете.

– Модест Ильич говорил, что сюжетом для оперы вы хотите взять «Дочь короля Рене», и я вполне одобряю ваш выбор. А вот для балета я предложил бы «Щелкунчика»…

– Прежде чем обсуждать новую работу, Иван Александрович, – перебил его Петр Ильич, – я должен понять, что происходит с «Пиковой дамой».

Всеволожский обреченно вздохнул – он явно ожидал этого разговора, но надеялся его избежать.

– Поймите, – продолжил Петр Ильич, – денежная сторона дела есть меньшая из моих забот, и мной в данном случае руководит вовсе не чувство сожаления об утрате нескольких сотен рублей. С радостью отказался бы я вовсе и навсегда от доходов с любимого детища, лишь бы только ему было оказано подобающее серьезному и выходящему из ряду вон произведению внимание и почтение. И мне необходимо хоть какое-нибудь разумное объяснение. Иначе я не могу с должным спокойствием приняться за новую работу для того же самого театра, на подмостках которого мое лучшее и любимейшее произведение постигла столь жалкая и незаслуженная судьба. Единственное, что могу предположить – неодобрение государя. Мне говорили, будто он не был ни на одном представлении. А если государь не поощряет мои труды на пользу театра, то могу ли я с любовью, с потребным спокойствием и охотой работать для учреждения, в коем он хозяин? Не лучше ли мне от театра отдалиться?

Всеволожский на эту страстную речь сокрушенно покачал головой:

– Что вы, Петр Ильич, откуда столь мрачные мысли? «Пиковая дама» государю понравилась, и я даже получил приказание приготовить фотографический альбом всех персонажей и сцен для его величества. А то, что он не был на последних представлениях, так могу передать вам его собственные слова: «Жаль, я не знал, что Медея пела в последний раз, я бы приехал». Государь живо интересовался оперой, расспрашивал насчет замены Медеи Сионицкой; сожалел, что Мравина не может петь Лизу, – помолчав, Иван Александрович смущенно заключил: – Тут я немного виноват. Я опасался, что хорошее впечатление, произведенное Медеей, повредит успеху оперы с Сионицкой. А тут еще Кондратьев сбил: как и куда вставить «Пиковую даму» так, чтобы она не шла в абонемент. Уверяю, опера возобновится в следующем сезоне – вам совершенно не о чем беспокоиться.

Его заверения немного успокоили Петра Ильича – во всяком случае, в том, что касалось страхов насчет враждебности императора. И все же неприятный осадок остался. Он согласился на написание «Щелкунчика» и «Дочери короля Рене» к следующему сезону, не испытывая особого воодушевления и опасаясь, что с предстоящей поездкой в Америку на сочинение не хватит времени.

Ради премьеры пьесы Модеста «Похмелье» он задержался в Петербурге еще на несколько дней. Надежды на успех не оправдались. Публика восприняла новое произведение необычайно холодно – не раздалось ни единого хлопка. Модест был страшно расстроен и подавлен. А когда, на втором представлении, история повторилась, сам попросил снять пьесу с репертуара. Домой он вернулся убитый и разочарованный в своем даровании драматурга.

Больно было видеть брата в таком состоянии – как никто Петр Ильич понимал уязвленные авторские чувства. И он по-прежнему считал, что «Похмелье» – стоящее сочинение.

– Не отчаивайся так, – попытался он утешить Модеста. – Пьеса имеет огромные достоинства и свое возьмет. Надо только поработать над концом. Ох, уж эти концы – вечно они у тебя все портят!

Модест уныло пожал плечами:

– Может, просто драматургия – это не мое?

– Вот это ты брось, – Петр Ильич сердито нахмурился. – Посмотри: в «Новом времени» вышла обстоятельная статья – совсем не враждебная. Уверен, твое время придет. Если бы я сдавался после каждой неудачи, давно бы уже бросил сочинение.

Модест немного приободрился:

– Ты прав, как всегда. Я даже знаю, что можно изменить в финале.

Воодушевившись, он умчался в свой кабинет. Петр Ильич усмехнулся, покачав головой – и перепады настроения совсем как у него. Ощущение «Я написал действительно стоящую вещь» моментально сменяется ощущением «Я бездарь, у меня никогда ничего не получится». И наоборот. Как они все-таки с Модестом похожи!

***

Алексей успел вновь жениться – на милой бойкой девушке Катерине. Свадьба состоялась в годовщину смерти Феклуши, так что с утра служили заупокойную обедню, а вечером венчались. Катя была портнихой, деятельной и гораздо более смелой, чем тихая, боязливая Фекла. Всегда улыбалась, на вопросы барина отвечала бойко. Алексей светился от счастья.

Сразу по возвращении домой Петр Ильич засел за работу, стремясь сделать как можно больше до начала турне. И даже почти примирился с сюжетом балета.

***

В поезде Петр Ильич немножко сочинял балет, но вскоре на него напала невыносимая тоска. Страшно хотелось бросить все и немедленно вернуться на родину.

В Берлине было морозно, улицы покрыл густой слой снега. Единственной целью остановки здесь было свидание с Вольфом – устроителем поездки в Америку. Он подробно обрисовал предстоящие концерты, заверил, что обо всем договорился. А заодно посоветовал ехать на немецком, а не французском пароходе.

В Париже уже месяц жил Модест, и Петр Ильич остановился в той же гостинице, однако брата не застал. Он так устал от заграничной тоски и переезда, что решил не дожидаться его возвращения и лег спать, попросив прислугу, чтобы его не будили.

Только утром они встретились. Радость от свидания с братом, по которому Петр Ильич соскучился, была какой-то отстраненной, погребенной под меланхолическим настроением, мучавшим его с самого отъезда из России. Кажется, Модест был слегка задет прохладной встречей.

– Почему не предупредил о приезде? – спросил он. – Я бы встретил тебя на вокзале.

Петр Ильич пожал плечами:

– Извини – забыл, – и с недоумением добавил: – Поражаюсь тебе: как можно столько времени жить за границей, не будучи к тому вынужден?

Модест обеспокоенно нахмурился: