Нет вестей с небес (СИ)

Только перетерпеть это. А другой судьбы она не просила, особенно после ночи с врагом. Душу-то продала, наверное. Вот и расплата. Если и здесь закралась высшая цель, как и все те потери, ведь никто не погибнет случайно вне срока. Но убийства… Научилась называть зло злом, но прощать, не осуждать, на самом деле прощать, а не себя обвинять, не уныньем кислотой дух вытравлять, скорбеть и помнить, просто знать. Да поздно. Облака покинули свод, только нестерпимой синевой он сходился на вершине креста, только птицы собирались, и лесные ароматы с гнилью болот и полчищами мух. Смерть — это страшно. Казнь — страшнее еще.

Все больше виселиц и крестов в мире подлунном, когда в надлунном сотни изъятых обратным окном чаш, растертой рамой приглашавших. Осталось заглянуть.

Что двигало им, когда он изобрел такой конец для нее — неизвестно. И маловажно. Только ожидание сводило с ума, ведь умирать больно. Зато только один раз. Вспомнился сон, когда она ночевала в деревне Аманаки, тогда еще слабая, сбитая с толку. Удушье, тонкая нить, наброшенная на шею — пробуждение в другом мире. Только бы заснуть, пусть даже через боль. Но сколько длиться ожиданию пробуждения иного? Да, она пообещала отомстить. Но месть растворилась в ее сердце, которое не умело сохранять зло, направлять его неистово на врагов. Он этого не мог понять уже никогда. Может, она посылала проклятья просто, чтобы он назвал ее по имени, на прощанье. А за несколько минут или часов до исхода мечты о мести — слишком непростительная трата времени.

Часы разбились, время утекало безвозвратно, кукушка умолкла, спутав все даты, кандалы циферблатные отстегнулись от сломанных стрелок. Забытье накатывало, сцепляя разум. Еще немного — и проснется. Только бы хватило сил перетерпеть. Но даже если сил не хватит, даже если джунгли пронзит крик ее боли, даже если отчаяние поглотит ее душу — ничего не изменится, потому что на этот раз палач не оставил шанса на спасение. Но не так страшна ее участь, как его вечное повторение, ведь умирать живой не так больно, как жить умирая. Он душу вернул ей, пусть на кресте, он дар тот не принял — не продала. Чудовище гибло, душа все сияла, а тело не знало, а тело страдало, исходя перетянутыми кровотоком неощущением пальцев, невыносимостью вывернутых ребер, будто сердце снова снаружи забилось.

И ныне «старт»… «Финиш».

Победителей нет в обычном отсчете человеческих лет, нити паутинной странный сонет довершался несмело, лозой расцветая, вьюном устремляясь наверх.

«Небо, я принимаю твою кару, я отрекаюсь от зла, от мыслей о мести, от зависти и самоуничижения, но только ответь мне… Дай услышать тебя! Не оставляй!», — на грани сознанья, не ведая слов, молитвой новой, без привычных оков.

Чудовище исчезло из нее, как всякий зверь однажды проиграет, как всякий лев у ног смирится летописца. Она отрекалась от своего отреченья, от гангрены души, от чудовищ в ночи. Еще немного — и встретится с теми, кого потеряла. Видела отца, Райли, Оливера, Лизу, Дейзи… Вааса… Почему? Ведь он являлся еще живым. Нет… Но шла на встречу, с теми, кто действительно погиб, умер, ушел. Не смерть — просто возвращение.

И если кажется, что нет вестей с небес, значит, настают те времена, когда лишь вести остаются.

Только длилось страданье, и пытка нескончаемо долго тянулась на холме, что нигде и повсюду.

Комментарий к 123. То ли роза, то ли крест? Песни: Йовин «Судьба моя», “Романс”, Catharsis «Баллада земли», Сatharsis «Звездопад».

Тяжело мне эта глава далась, очень тяжело, так что жду обратно связи от читателей, чтобы как-то восполнить энергию.

Ну, что ж, как думаете, это конец?

Ведь может быть и конец!

====== 124. Стань таким, каким ты не был ======

В прошлое бросить взгляд —

Верных слов так было мало…

Там, высоко, рассекая Вечность,

Парит ангел твой,

Он всегда незримо с тобой.

Небо ждет твоей победы,

Небо слышит голос твой

Стань таким, каким ты не был,

Поднимись над собой.

© Артерия «Небо ждёт».

Холодно… Нет, ужасно жарко. Холодно… Может, это и есть ад? Прямо как рассказывают в легендах, а она оказалась в круге девятом за предательство. Ведь чем иным, как не предательством, могли считаться ее чувства к врагу, их порыв? Заслуженно, за все. Наверное.

Нет!

Неясными очертаниями предстала фигура рослого человека средних лет. Лицо рассмотреть не удавалось, но ей это и не требовалось, она могла узнать из миллиардов этот образ. Глаза жгли слезы вины.

«Отец! Прости меня! Прости! — твердила она, задыхаясь. — Я снова предала тебя! Папа! Почему… Почему ты мотаешь головой? Я виновата! Нет? ..».

Световое пятно, в которых отгадывались знакомые родные черты, медленно исчезало, в молчаливом движении руки снимая с дочери всю вину и будто указывая на что-то. Отец улыбнулся на прощанье, она не могла рассмотреть в общей нечеткости линий, но знала, ведь по-настоящему родных людей не глазами, а сердцем видят. Тогда же она поняла, что не уходит вслед за отцом, видение исчезало, снова становилось вокруг тускло и темно, пока не приходили новые люди, вернее, лишь их отражения, образы тех, кого не вернуть. Вот они… Оливер, Дейзи… Воины племени ракьят, чьи лица сначала, казалось, совсем не запоминались, а ныне предстали стройным рядом, все, кто шел вместе с ней в бой. Они проходили, они не обвиняли ее, кто-то задерживался дольше, кто-то исчезал, едва появившись. Одна Лиза стояла в стороне, точно тень русалки, виновато, нерешительно. Все такая же хрупкая и красивая. Один только Райли не явился, пыталась узнать его в каждом госте, с тревогой всматривалась в нечеткие линии, но не ощущала его. А народ все проносился и прибывал, приносил свет в эту темную пещеру без стен и потолка. В какой-то миг показалось, что она становится законной их частью, одной их них. Наверное, так и умирают. И почти не страшно, вот они все — память ее, ее друзья, родные. И она была готова пойти за ними, пока не появился со свойственной ему бесцеремонностью и наглостью еще один образ, не слишком похожий на остальных, обрамленный не светом, а скорее колючими беспорядочным всполохами, как из кратера проснувшегося вулкана.

«Ваас! Что ты здесь делаешь? Ведь ты еще жив, сколько бы ни считал себя мертвым…» — со смешанным чувством горечи и злобы подумала она и стремительно вынырнула к реальности, вернее, ее приводило в чувство ощущение холодной влаги на ободранных зноем губах.

Вода! Прежде чем открыть глаза, до полного пробуждения сознания, Джейс вцепилась жадно зубами в край деревянной плошки, которую осмотрительно небольшими порциями подносили к ее лицу. Относительно знакомый женский голос сочувственно и заботливо говорил:

- Пей, пей, оживай.

Лицо горело, его накрывали какие-то листья, от которых делалось немного лучше, солнечные ожоги переставали надоедливо саднить, чего не удавалось сказать о руках, ногах и спине, которые оказались скрыты от палящих лучей, но вывернуты веревками, да еще зудели укусы насекомых, слетевшихся на пот и кровь, которая выступала на перетертых запястьях. Казалось, что каждую кость выкручивали по несколько раз, хотя не сравнить с переломом, те ощущения были острее. Она бы врагу не пожелала пережить это. Хотя что врагам желать… С врагами проще — их надо просто убивать.

Но становилось ясно одно — пытка завершилась и, что еще яснее, она снова осталась жива, потому что мертвые если и ощущают боль, то не столь привычно-невыносимую для тела. Она ощущала себя марионеткой с перерезанными ниточками. И сознание просило одного: долго-долго спать, беспробудно, бесцельно. Какие могут быть цели, если все ее замыслы терпели фиаско, шли вкривь да вкось. Вот снова ее самоуничижение. Она даже усмехнулась мысленно: одни вечно обвиняют себя, будто так гарантируют свою человечность, другие делают все, чтобы их ненавидели, дабы не ощущать себя виноватым. Но оба совершенно неверно поняли то, что является подлинной человечностью и подлинной виной.

Джейс открыла глаза, пытаясь поглубже вдохнуть, хотя ребра тоже отзывались сотнями игл, врезавшихся в разум, ведь боль не тело ощущает, боль причиняет страдания разуму. Может, если научиться забывать о ней, не называть ее, то удастся преодолеть эту досадную ограниченность человеческого существа? И сражаться, пока не сотрут в порошок. Может, если забыть о смерти, то ее не станет? Нет… Все это — лишь игра разума, а мир существует сам по себе, вне проекций мысли странного творения, задумчивого бамбука.