Нет вестей с небес (СИ)

Очнувшаяся стремилась сосредоточиться на реальности, оставить то, что было до казни, точно прошлую жизнь, принять все, что там случилось, но не замыкаться в самосокрушении. Вина и самосокрушение — разная стезя. В самоуничижении ведь немало от эгоизма. Вину женщина принимала, и немо сквозь всю эту боль раскаивалась, вспоминая все, что с ней произошло. Но раз произошло, то раскаяние предполагает не осуждение себя, но осознание и возможность начать жить заново, почти как в ином обличии.

Между тем сквозь нечеткие очертания проступал силуэт какого-то жилища: деревянные стены были завешаны рваными циновками, от очага в центре тянулся тусклый дым, нигде не обреталось ни оберега, ни какого-нибудь символа того, что жилец во что-то еще верит. Только голые стены и устойчивый запах тухнущей на солнце рыбы и помоев. О! Эту вонь впитало сознание — Бедтаун — средоточие всех мыслимых грехов, всей низости падения духа. Однако городишко находился не близко от места казни, да и спастись сама Джейс никак не могла, только теперь вполне осознавая: она жива, она снова жива, осталась жива, когда ее мятежный дух смирился со смертью. И если это просто нелепость и случайная игра обстоятельств, то у мироздания вообще нет законов. Но что есть судьба, как не совпадение вероятностей? Должно быть, с какой-то целью, иначе могла бы уже сотни раз погибнуть. Но раз выживала, все еще выживала, то не поверить, что в этом есть высшее назначение, она не могла:

«Если Ты посылаешь мне все эти испытания, значит, Ты знаешь, каково их назначение, значит, знаешь, что они мне по силам. Если призываешь чад своих в Царствие свое, оставляя меня одну, значит, на то есть тоже причины, значит, такова была Твоя воля. И не мне ведать ее смысл. Больше я не смею роптать. Все, что происходит со мной, тоже должно иметь некую цель», — и она ощущала одухотворенное смирение. Не гнев, не ненависть, но решимость. Смирение здесь не означало окончания борьбы. Только с ней тоже приходилось повременить, потому что с трудом даже удавалось понять, откуда происходит боль, голова раскалывалась, точно в нее вливали раскаленный свинец. Но она искреннее верила, тихо проваливаясь в трясину нездорового сна, что слова неканоничной молитвы достигли Того, Кто все слышит. Все слова — молитва, если сказаны с верой.

Она не ведала, на сколько времени снова потеряла сознание, только доносились до нее голоса:

— Ну, что же с тобой делать, — а дальше на непонятном наречии, но что-то сочувственное и теплое.

— У тебя антибиотик есть? Я могу попытаться добыть, — знакомый тон, мужской голос. Герк? Вроде он…

Снова женский, немного недовольный:

— Нечего ее травить! Я лучше знаю, что делать! Как бы не нашли ее только.

— Ну смотри, если знаешь! Ее мертвой считают, не бойся. Ее всегда мертвой считают, а она выживает.

Джейс слабо улыбалась, да, это был голос контрабандиста. Значит, она могла какое-то время спать, просто спать, отдыхать в относительной безопасности, чтобы выздороветь для новой жизни. Она верила: новой, потому что что-то изменилось в ней, глубоко, точно она развернулась от вечного созерцания смерти и ожидания новых утрат к стремлению жить, вышла из тяжелой и ненужной скорлупы. Жить! Остаться на этой грешной Земле ради тех, кто ее покинул. Она видела этот свет среди тьмы, они все просили ее остаться. Значит, не до конца еще завершилось ее ожидание, ее смысл существования. Ведь у каждого создания он есть, даже если он о том не подозревает…

Когда она пробудилась в следующий раз, то увидела смуглую женщину, но над ней тут же склонился заросший рыжей щетиной, оттого еще большее похожий на большого орангутанга, Герк, широко улыбавшийся, немедленно ищущий, как приукрасить ситуацию метким словцом:

— А я о чем? А я о том, что все мы произошли от обезьяны!

— Ну ты точно! — только выдохнула Джейс, улыбаясь в ответ, но по-настоящему улыбнуться мешали трещины на губах. — Поэтому ты убиваешь обезьян?

— Ну… Предки должны уступать место потомкам, — пожал плечами укротитель мартышек. Один из подопечных контрабандиста гордо восседал у него на плече, похоже, не сильно понимая, за что ему оказана такая честь, но вполне наслаждаясь свежими плодами, сжатыми в цепких лапках.

— Ты вообще ненормальный, — слабо улыбалась Джейс, говоря, что говорится, понимая, что стоило бы благодарить за спасение, вот только все картинные и шаблонные фразы оказались бы неискренними, а настоящая благодарность отражалась и в бессмысленном обмене репликами, по ходу которых Герк убеждался, что Джейс потихоньку оживает, все тараторя что-то.

— Да тут все ненормальные! — восклицал Герк, суетливо потирая ладони, едва заметно хмурясь. — Кстати, я совершенно случайно там оказался, благодари Фреда, этот умный *** убежал со взрывчаткой, я его по всем джунглям искал.

Тогда стала ясна причина, почему мистер Мартышка Фред ныне занимал почетное место на плече самого дрессировщика, старательно копаясь в его клокастой короткой стрижке в поисках не то блох, не то кристалликов соли. Но оба этих нелепых создания выцарапали ее из лап смерти, рока. И что только могло вести бестолковую обезьяну прямо к месту казни несчастной, почти отрекшейся от всего?

— Я вот тут планировал рвануть на Тибет, — отворачивался Герк, слегка виновато.

— На чем? — пыталась приподняться Джейс, но смутно знакомая смуглая женщина средних лет настойчиво не рекомендовала совершать лишних движений.

— А на чем угодно, — махнул рукой контрабандист, просияв. — Когда пиратов прогоним!

— Долго же ты будешь ждать, — тихо опустила глаза собеседница, сама не понимая, почему ей так казалось. Ракьят верили в скорую победу, все верили в победу, потому что остров не то, что пришел в движение, а вообще взрывался стычками отрядов.

Поговаривали, как оказалось, что перебитые элитные бойцы с аванпоста «Сиротский приют» посеяли среди врагов сомнения в собственной непобедимости. Поделом! Да, убийство — грех. И война — грех. Но война ради жизни — иное, поэтому Джейс позволила себе снова улыбнуться, в глазах ее зажегся яростный огонек, но без ненависти. Ее бы воля: никого не убивала. Ее бы воля: всех считала бы братьями и сестрами. Но враги пришли на землю племени, они истребляли воинов, они мучили безоружных. Приходилось давать отпор. И скорбную радость вызвал тот факт, что даже ее порыв тотального отчаяния сумел внести свою лепту в начавшуюся волну сопротивления.

— Джейс, ты меня прости, но я тоже тут скрываюсь, короче, алмазы я вернул! Ну… Мне помогли, как я и говорил. Этот Броди отличный парень, правда, доверчивый и дерганный немного. Ну, такие все после общения с Цитрой. Короче, мне пора, но я вернусь, ты, главное, не сбегай больше так, а? — на прощанье махнул рукой контрабандист, покидая хибарку.

— Болтун, — усмехнулась ему вслед суровая старуха, которая что-то толкла в глиняной плошке, а затем без спросу Джейс начинала втирать зеленоватую кашицу из каких-то трав в кожу пострадавшей, продолжая. — Но тебе крупно повезло, судя по всему, ты не провисела там и часа. Герк говорит, что у подножья валялась лестница, так бы снять не смог.

А кто мог до такого додуматься, ни старуха, ни контрабандист не спрашивали, потому что на всем северном острове существовал только один человек, способный на такие «изобретательные» казни, у остальных пиратов не хватало фантазии, но главарь… Ваас. Нет, о нем Джейс не желала думать, хотя это лицо упрямо возникало в сознании. Может, из-за него ей и не позволяло небо умереть? Но почему?

Между тем немолодая женщина, очевидно, намеревалась в кратчайшие сроки поставить на ноги Джейс, которую преследовало ощущение дежавю.

— Вы из деревни Аманаки? — наконец осмелилась спросить она, узнавая в молчаливой старухе с тугим пучком черных волос на затылке торговку оружием из Бедтауна. Тогда она еще показалась клоном той, что находилась в деревне Аманаки. Торговали, разумеется, контрабандой, поэтому и Герк ее неплохо знал, настолько, чтобы доверить жизнь Джейс. Хотя разве такой уж дорогой являлась для него эта жизнь? Но раз спас, раз привез, рискуя своей безопасностью, значит, не так уж безразлична она ему была, как друг-то уж точно.