Путешествия по следам родни (СИ)

Тем не менее, настроение было бодрым и, дождавшись на станции автобуса, посреди местного народа я покатил в неизвестный город Рошаль. С удовольствием отметил по пути следования, что возвышенные боры и сумрачные ельники все-таки здесь есть, но выйти отчего-то не захотел.

Город Рошаль оказался несусветно просторным, широким, аккуратно застроенным пятиэтажными кирпичными домами, хорошо заасфальтированным и незамусоренным, так что годился бы и для губернского. Во всяком случае, он показался не меньше Вологды; а может, я просто заснул в автобусе, потому что сидел рядом с очень толстой и румяной бабой, из тех, возле которых сразу забирает сон. Она мне докладывала, какой у них прекрасный город, словно угадывая мое тайное намерение в нем поселиться. Я бы и поселился, если бы не привходящие обстоятельства, страх перед конторами по продаже недвижимости и перед орудующими там оборотистыми городскими юношами, у которых в голове никакой поэзии, зато полно финансовых расчетов. Впрочем, я, конечно, мог бы обменять московский свой угол на квартиру здесь, но ведь это означало бы постоянное местожительство и плотную привязку к месту, а этого хотелось избежать. А город казался, и правда, симпатичным, как картинка,, а по улицам, чистым и ухоженным, гулял прямо-таки конденсат воздушных болотистых испарений Мещоры. Казалось, что весь город заготавливает тростник. Нервозности ни в ком не чувствовалось; напротив, жители были вежливы и обходительны и двигались без суеты, как рыбы в большом аквариуме. Я обошел множество продуктовых магазинов, хотя мог позволить себе только мороженое, да и то одно, местного производства, чтобы посытнее. Потому что датское или германское мороженое, я знал из опыта, было просто склизким дерьмом, которое исчезает, едва к нему прикоснешься.

Понимаете, какая штука. Допустим, у вас есть готовность и желание купить или обменять квартиру, но нет механизма реализации. Так Чичиков ездил покупать мертвые души, потому что ему не на что было купить живые. Купив живые, надо начинать хозяйствовать. Будь я умный человек, я бы рос на месте в Тотьме, чтобы оттуда меня пересадили на еще более удобное место в Вологду; в Вологде среди местных грибов я бы опять должен был возрастать-служить, пока меня не заметили бы грибники из Москвы; в Москве уже в питомнике на перегное среди других шампиньонов я бы должен расти-возрастать н а м е с т е, чтобы заметили из Кремля. Увы, я все путал: не любил быть замечаемым, а любил – свободным. Так что и в Рошале садился на автобусы городского маршрута, кружил, выходил где попало (где хотелось). И как-то получилось, что дважды ссаживался у одной и той же конторы ритуальных услуг. Ходил по улицам, читал объявления о продаже квартир. Зашел даже в несколько совсем неприличных общаг для петеушников – на запах из кухни, где девчата из ремеслухи готовили клеевую пищу. Нет, у них свободных комнат нет, а комендант общежития сейчас в отпуске. Стало понятно, что придется издержаться на гостиницу, и это как-то успокоило и отвлекло от дурной игры по поиску утраченного места (а ля решерш дю пляс пердю). Переночевать-то здесь, в поглянувшемся городе, у меня достанет денег, так что идите вы все, мои враги и сомустители, куда подальше.

И остальное время уже не носился на привязи, как футболист за мячом, а спокойно пешком пошел в гостиницу, снял у красивой hotelier (не подберу аналога) одноместный номер на совсем безлюдном этаже, вошел, закрылся изнутри, раздвинул шторы и отворил створку рамы на худом нижнем шпингалете (верхнего не было).

Всё! Я дома! Кто разучился или не хочет вставлять с в о й ключик в е е замочек, тому одиноко на Руси. Для меня женщины в последнее время не существовали, хотя многие мужчины сейчас просто изошли бы слюнями от одного вида красотки, которая сидела в холле за конторкой с настольной лампой и телефоном не далее как в десяти метрах. Я же только испросил у нее кипку газет и журналов, застелил ими по всему проходу крашенные половицы возле своей кровати, разобрал постель, разделся до трусов и, оставив одежду где снял, с гоготаньем варвара забрался меж холодных крахмальных простыней. Голова, руки, ноги – всё гудело от усталости. Из-за штор еще проникал теплый свет неяркого предвечерия. Отрубиться сразу или почитать журнальчик с полу? Я достал журнальчик с полу, но только затем, чтобы положить на него сверху свои очки. «Не раздавить бы утром», - подумал я, отбывая в объятия Морфея.

Спалось баснословно.

11

Один неважный писатель и неважный же общественный деятель из соседнего Егорьевска, давно и любезно исподволь мне гадивший, имел обыкновение язвить и подтрунивать. Утром, когда я армейским шагом шел по шоссе уже за городом по направлению к Шатуре, я вспомнил одну его издевку: «А н е х у д о б ы с к о т о м к о й п о Р у с и о т п р а в и т ь с я, а?» Он-то говорил в пожелательно насмешливом тоне, но я-то, почти исполняя его напутствие, знал теперь, что это и вправду не худо. Мешали вот только автомобили, которые, несмотря на воскресный день и на то, что дачи остались уже за спиной, все еще туда и обратно по шоссе с воем проносились. Сидевшие за баранкой за лобовым стеклом существа казались в этот прозрачный утренний час опасными маньяками; они думают, что транспортироваться можно только быстро, с воем и где указано, а мне нюхай после них гарь и вонь. Цивилизация указывала мне с вызовом, что надо пользоваться средством передвижения, а я ей – что надо счастливо жить доступным образом; и мы друг друга не понимали. Утро млело мирным светом, а они все еще сидели в своей четырехколесной постели и мчались сломя башку куда поманила теща. Покупать себе помещение – что за блажь, прости Господи. Хотя, конечно, что может быть удобнее – рвануть в другой город к знакомому, у которого есть что транспортировать в иное место. Но в этом случае не очень понятна твоя роль зубчатой шестерни в коробке п е р е д а ч: крутиться куда скажут. Да нет же, я, конечно, и немного завидовал тоже. Но в то воскресное утро шоссе было на удивление пустынно, и я мог наслаждаться пешим ходом сколько влезет. Помню, почти сразу за дачами, в сухом высокоствольном сосновом бору, усеянном сухими пыльными иглами и смолистым валежником (им и соблазнился), просидел несколько часов, разложив большой горячий костер и посматривая со своей суходольной верхотуры на этих дураков, гнавших по шоссе внизу. Смолистый воздух только что не льнул к ноздрям, сладкий смолистый дым уносился ввысь, сосновые иглы верещали в пламени, смола топилась, кусок хлеба с маслом был до чертиков вкусен, приправленный пахучим кофе. Даже удалось пару часов соснуть, но я понял, что слишком затягивать удовольствие тоже не следует. Но я определенно побаивался людей и вероятностных ориентаций, которые они мне наперебой стали бы предлагать в людных местах; без них было как-то спокойнее, хоть это и отдавало классической китайской философией. Но отца, например, я только и помнил сидящим где-нибудь на поваленном дереве с прутиком в руках и беспечностью во взоре; немудрено, что и я это дело любил. За спиной виднелся сухой заброшенный, заросший сосенками песчаный карьер с остатками свалок по краям, внизу извивалось шоссе, а впереди лежал, по замыслу, удачный многодневный пеший переход. Почва здесь была пружинистой и гулкой, как новенький диван, и на ней больше решительно ничего не росло, даже травка. Я до того разомлел, что еле отделил задницу от теплой земли. Солнце висело уже порядочно высоко в кронах.

Река Поля вьется меж отлогих зеленых берегов и возле деревни Власово неширока. Опять ворохнулось желание отдохнуть на ее приютных берегах и порыбачить, но ко времени с ней знакомства я уже стал не умнее автомобилистов, и меня так же влекло, точно пришитого неведомой нитью к быстро бегущей втулке. То есть, просто как невозможно лейкоциту стрельнуть сквозь стенку вены, так и мне оказалось трудно сползти хоть в кювет с этого проклятого шоссе и растянуться на травке: брел и брел, как нанятый. Даже на мосту не задержался, хотя кофейную глубину пронизанного солнцем русла заметил боковым зрением. И опять – ни одного камня. Что с нее взять – волжская река!