Путешествия по следам родни (СИ)

Впрочем, письмо Желтухина и документы, необходимые для трудоустройства, я взял, рассудив, что в гостеприимстве мне все же не откажут. Народу, как и во всех электричках западного направления, было мало, но после Истры я стал бояться билетного контролера, который меня разоблачит: всевозможные страхи были привычны в те годы.

Страхи и беспокойство как фон. Помню половодье, многолюдный разлив Черкизовского рынка, который заполнял всю площадь станции метро и затекал черным рукавом даже под опоры моста, узкие протоки среди всевозможных продавцов и меновщиков, через которые приходилось пробиваться с усилием, точно шахтопроходчику, и грузинского паренька, с тем, знаете, тонким анемичным лицом, саблевидным носом, бледными усиками и дуговидными сросшимися бровями, которые столь обычны у кавказской голытьбы: переминаясь с ноги на ногу возле своих глазированных ярких матрешек, он буквально умирал от торгового возбуждения, снуя и пританцовывая, как рыбка в тесном аквариуме. Я минут двадцать наблюдал за ним с перил моста, и до меня впервые дошло, что значит п р о д а т ь для южан. Он был так возбужден и растерян, точно перед ним грудами лежало золото и брильянты, и он не знал, опупев от пароксизма, как все это загрести, как присвоить. С таким же, наверно, огнем в крови врывались татары пограбить в осажденный Нижний Новгород, так же р ы с к а л и и п р о-

м ы ш л я л и. Так и представлялось, что в это же время где-нибудь под Зугдиди его скрюченный и стройный от недоедания отец в рваном бешмете ковыряет кайлом ссохшуюся землю, выгнав сына к русским на отхожий промысел. В этом-то страхе и беспокойстве пребывал и я, с той разницей, что я, по обычаю предков, стремился в скиты и к уединению, ощущая тяжелый спазм злобы к захватчикам.

В той стороне, в Зубцовском районе, обосновался к тому времени еще один поляк – писатель Пьецух, но точного адреса у меня не было, и остановка в Зубцове не планировалась.

То ли транспортники сочувствуют действительно неплатежеспособному зайцу, то ли сама неплатежеспособность бедняка делает его невидимым, раз из пустого кармана не выколотить штраф, то ли мелкое прохиндейство стало мне удаваться, но только в Волоколамске я погрузился в рейсовый автобус до Ржева, не заплатив ни копейки. Как цыганенок, потеревшись возле торговки яблоками, умудряется стибрить одно, так и я, покрутившись возле автобуса, проскользнул в салон мимо контролера. Контраргумент в виде корреспондентского удостоверения был и, хотя оно не давало права на бесплатный проезд, творил иллюзию не хуже Кио: иногда удается провести людей, убедительно подготовясь к отпору. От Ржева до Нелидова я добрался на местном поезде и, уже на подступах к городу, верный экспансионистским настроениям, познакомился с немолодой симпатичной нелидовчанкой Валентиной Кудрявцевой и – ля-ля, бу-бу – напросился к ней на ночлег. Не покидало чувство споспешествования и везения, подхвата вовремя и кстати, которое сопровождало, вероятно, и Тимофея, несущего слово Божие прямо из Галилеи и званного в гости к Титу: для богословских разборок. Впрочем, было видно, что Валентина – добрая уравновешенная провинциалка, которой мои проблемы не кажутся неразрешимыми: на ловца и зверь бежит. Передо мной вновь предстояла норма: простота, доверчивость, открытость, радушие. Она еще не сошла с ума от жажды обогащения и не отсиживалась за двойными пуленепробиваемыми дверьми, как большинство знакомых москвичей. Она была мне родня, не будучи ею. Было отдаленное чувство, что так могла бы принять меня бывшая супруга, если бы я был ее братом (область та же, Тверская, тесть когда-то копал бурый уголь), но в этом случае вызывает недоумение тот факт, почему она не могла поступить со мною так же и напрямую: я ведь так часто набивался в гости, даже приходил – и не был принят. Чувство усилилось, когда, продрогший, голодный, я очутился в ее уютной трехкомнатной квартире и в прихожей встретил ее дочь – ровесницу своей: такую же статную красивую томную и молчаливую девушку. Меня даже опять взял параноидальный страх, я без конца извинялся и, похоже, произвел впечатление вконец затравленного зайца, который к тому же свалился в реку. Ее мужу только что сделали тяжелую операцию, на этом поезде она ездила его навещать; было сомнительно, выживет ли, и, принимая меня, только что оперированного (возможно, впрочем, что я только еще прикидывал этот вариант, но тогда рамки путешествия следует отодвинуть на 1997 год), она как бы сдваивала, дублировала: у Валентины Кудрявцевой, ее мужа и дочери случилось вот это, а у меня, моей жены и дочери – вот это, похожее. Взаимозаменяемость кегель мне не понравилась, я отошел ко сну на чистых простынях, но с кислой рожей. То есть, что же получается? Если ее муж откинется, я, москвич, приехавший поискать работу, свободно вставляюсь в лунку вместо выбывшего? Квартира была отделана вагонкой и покрыта лаком, холодный ветр шевелил кисею занавесей и гулял по ногам, обутым в суконные мужнины тапочки, на последние нищие рубли я купил полкило сосисок, за ужином и поутру сам все их стрескал и чувствовал себя глубоким проходимцем. Странность заключалась в том, что всё то же – уютные холодные апартаменты, пустой холодильник с недоеденной куриной ногой, красавицу дочь – мне не позволяли иметь из какого-то злобного удовольствия. Вот тебе чугунный мост, но ты поезжай в объезд и вплавь. Вот тебе дворец, а вот – мираж дворца. В детстве мы часами дулись в шахматы, мне удавались фланговые атаки. Сейчас это было похоже на то, как если бы тупой самодовольный король огородил себя частоколом защиты, и его защиту приходилось переманивать на фланг.

Валентина Кудрявцева не знала почти ничего о заповеднике. Надежды юношей питают: я пообещал ей в благодарность прислать свою книгу, когда выйдет. Муж, прикованный к постели, не выходил из головы, так что мне было не до амуров и не до волокитства. На улицах чистого, подтаявшего городка ощутимо реял дух тверской родни, чуть ли не в каждом мужике, я которого я спрашивал дорогу, узнавался тесть – лысый добродушный губошлеп.

Допускаю, что в явлениях мира много сходства, подобия, параллелизма. Например, все российские районные Дома культуры представляют собой побеленное здание дворянской постройки с колоннами по фасаду, внутри которого пустынное фойе, зал на двести мест со сценой и кулисами и витая лестница наверх. Центр районного города представляет собой обычно П-образное в плане здание одно-, редко двухэтажных торговых рядов со сквозными сводчатыми галереями и осыпавшимися ветхими ступенями. Но то, что я обнаружил, проникнув на территорию гаражных мастерских через пролом в деревянном заборе, озадачило и меня: почудилось, что я вышел прямо к слесарке механических мастерских в Майклтауне: те же разбросанные по подворью кузова без колес, задние и передние мосты без кузовов, несколько гаражей с разверстыми воротами, там и сям на голубоватом снегу лужицы мазута – и слесарка, простая изба с двускатной крышей, закоптелым окном и низко повисшей толстой сосулькой у желоба. Отворил дверь и увидел приветливо распахнутый розовый зев жарко натопленной печи, кучи ржавого железного лома, лавки вдоль стен и бутылку водки на столе, уже пустую. Нет, здесь было отличие – не стоял фрезерный станок и над ним не склонялся токарь в жирной, как масленичный блин, спецовке. А вскрытая банка килек в томате, колода затрепанных карт, смачные ругательства и латунная пепельница, полная окурков, - все было знакомо. И мужики тоже как будто свои: седатые, точно пожилые бобры, морщинистые, голубоглазые и без передних зубов. Это-то и настораживало: очарованному сказками о счастливой жизни хлебопашцев, механизаторов, егерей, мне исподволь предлагали известную до омерзения майклтауновскую рабочую вольницу. Еще и не рассветало как следует, а эти уже надрались, как и те: веселый пьяный кураж, которого достигает русский мужик, как я заметил, через неделю от начала запоя, дружное коллективное остроумие наперегонки. Мужская крепкая дружба за чашей. Только у шотландцев она, как правило, в кабаке, а у русских, как правило, на работе: один сдвинул набок асбестовые прокладки во свидетельство того, что он на ремонте, лесовоз другого стоит в пятнадцати километрах отсюда груженый, но с пустым бензобаком, третий ночной сторож, которому давно пора домой, четвертый еще не получил разнарядку; ждут пятого, который точно знает, будет ли сегодня мастер, потому что тот в загуле, так что видевшие его третьего дни ясных указаний на сей счет не получили. После полудня можно ошабашить, если все пойдет путем. В заповедник ехать? Кто его знает, не близкий конец ехать-то по эдакой дороге…