Женщины

какое-то паденье, на щеках

излишек макияжа, да надутый

и бледный вид… Я было ощутил

свою причастность к этой перемене

таинственной и худшей: это тени

у глаз ее… Ведь я ее любил

и ей давал надежду на взаимность,

но, может быть, все это только мнимость,

                           160

и я не причинил страданья ей,

не я причиной этой перемене…

Но было в нашей встрече, в этой сцене

коротенькой, какой-то, ей же ей,

если не перст судьбы, то что-то рядом.

Как будто что-то мы еще могли

исправить с ней, когда бы сберегли

на время отношенья, но для взгляда

такого мне понадобилось лет

пятнадцать, чтоб однажды я, поэт,

                          161

ее случайно встретив у театра

и восхитившись прежней красотой

ее, ее ухоженностью, той

женственностью, коей Клеопатра

блистала, говорят, сумел понять

что потерял на самом деле, «чайник»,

застенчивый, задумчивый молчальник

с нечистой совестью… Я рад был увидать,

однако, средь толпы провинциальной

такой роскошный, говоря брутально,

                          162

природы экземпляр… Ну а тогда,

когда мне было только девятнадцать,

я не решился даже попытаться

прелестной завладеть… Я не в ладах

с самим собой был… Помню, что я даже

о смерти матери ей не сказал, хотя

сказал, что в отпуску… И все шутя

с ней говорил, так что потом от лажи

веселья нарочитого плевал

в досаде на асфальт и горевал…

       X. ОЛЯ, ЖЕНА СТАРЛЕЯ

                          163

Но что же, раз уж мы перескочили

через два года и из школьных стен

попали в армию с читателем, то с тем

и примиримся, ибо научили

меня те дни и месяцы, пока

пишу сей труд, не обольщаться сильно

сим сочиненьем, ибо не обильно

здесь вдохновенье, и порой строка

давалась мне с трудом… И все ж порою

я упивался этою игрою

                         164

фантазии и формы… Но всему

свои пределы… Армией закончим

мы свои записи… Там тоже, между прочим,

меня настиг любезный мне Амур

своей стрелой. Хоть первые полгода

в «учебке» я настолько уставал

морально и физически, что стал

непробиваем для любви, природа

моя мне изменила: перед сном

я думал лишь о сне, не о другом…

                           165

Но через год иль даже меньше снова

я был влюблен. Теперь уже в жену

начальника погранзаставы. Льну

душой к воспоминаньям тем, и повод

хороший есть припомнить время то.

Итак, высокогорная застава

в Армении. Я, пограничник бравый,

в руках держу колун и на плато

смотрю в дали, в низине, что покрыто

снегами, и, как кажется, забыто

                          166

людьми и Богом навсегда. Вокруг

меня блистают горы белизною,

так что глаза мне режет, и одною

я мыслью удручен: вот это юг!

В такой глуши служить мне больше года!

И время, как назло, здесь не течет,

а замерло как будто бы. Как год

мне здесь прожить, когда я жду прихода

сегодняшнего вечера с трудом,

когда и час, что я здесь колуном

                           167

махаю, бесконечно длится… Рядом

два молодых бойца пилой одной

двуручною пытаются бревно

на части распилить, им тоже надо

перекурить, и вот мы достаем

по сигаретке и садимся дружно

на влажное бревно. Сегодня нужно

нам заготовить дров – мы хлеб печем

здесь, на заставе, сами в печке старой

раз в три или в четыре дня. Опара

                          168

уже на кухне всходит. Повар там

хозяйничает, к ужину готовясь.

Мы курим и болтаем. Мы по пояс

уже разделись, ибо солнце так

печет, что просто жарко. На снегу я

не загорал доселе никогда,

но стоит солнцу скрыться, где гряда

покатых гор, как ледяной подует

слегка иль посильнее ветер, и

морозный воздух выдубит внутри

                           169

нам члены… Вот такая у погоды

особенность в горах. Но мы сидим,

подставив солнцу плечи, и глядим

на дым над банею, что из трубы уходит

как по линейке вертикально вверх.

Сегодня будет баня – то-то радость.

Ну что ж, передохнули, вроде, малость,

пора работать. Яркий свет померк,

все стало матовым – то маленькая тучка

закрыла солнце. Дров промерзших кучка

                          170

еще пока  не слишком велика.

Едва я встал, как увидал навстречу

идущую в накинутой на плечи

шикарной шубе желтой, из зверька

какого-то, жену старлея. Надо ж,

начальнику заставы повезло

с женою как! Я замер и без слов

смотрел на Олю, словно видел ландыш

среди снегов. Еще она в руке

несла большой и фирменный пакет.

                          171

Она шла в баню первой. По дорожке

натоптанной, в двух метрах от меня

она прошла, и щеки от огня

душевного зарделись, лишь немножко

я удержал свой взгляд на голубых

ее глазах, которые ответно

на мне остановились и заметно

смягчились от улыбки. Для любых

парней такая девушка награда,

а мне тогда довольно было взгляда

                          172

такой красавицы, чтоб сердце оживить

любовью и как будто бы при деле

вновь оказаться, то есть жизнь без цели

закончилась, и мысленно служить

я буду ей теперь, прекрасной Оле.

Ей было двадцать два всего, она

была москвичкой, в ней была видна

порода и, конечно же, для роли

прекрасной дамы сердца в самый раз

жена старлея подходила. Глаз

                          173

мой увлажняется, когда припоминаю

моменты отношений наших – так,

во всяком случае, казалось мне – чудак

я был влюбленный или, уж не знаю,

действительно она была ко мне

неравнодушна, - но порою нежность

в глазах ее светилась, принадлежность

которой к той сердечной глубине

мысль направляла, где родятся чувства

чистейшие, живые, без искусства.

                           174

Не хвастаюсь, о нет, быть может, ей

во мне лишь нравилась невинность, что светилась

в моих глазах, но мне тогда открылась

цель жизни новая, и много-много дней

служил я ради Ольги. В ее лике

слились в одно и родина, и долг,

и идеал, и, в службе видя толк

возвышенный, я иногда на пике

духовном представлял, как отдаю

за Ольгу жизнь с оружием, в бою,

                          175

жизнь отдаю, но все-таки не гибну…

И, видя подвиг мой ради нее,

она мне свое сердце отдает

и тело… Я, наверно, не воздвигну