Женщины

средь запахов духов дешевых, пота,

среди затылков, плеч, тычков кого-то,

сквозь света мельтешенье, в темноте

практически, я узнаю знакомый

анфас и, увидав предмет искомый,

                          144

сворачиваю в сторону, но так,

чтоб Лада оставалась в поле зренья.

У шведской стенки, где густая тень, я

увидел одноклассниц; к ним чувак

цеплялся из 10-А класса.

Мы с Семкой подошли к ним поболтать,

потом пошли все вместе танцевать,

и я смотрел, как колыхалась масса

танцующая прямо предо мной,

следя глазами только за одной

                          145

в мелькании голов, но осторожно,

нечасто… Пару раз блестящий взгляд

ловил я Лады, и тогда заряд

как будто пробегал меж нами – сложно

сейчас мне это чувство описать:

блаженство? – да; любовь? – возможно; в жилах

кровь закипала иль, верней, бродила,

хмелел мой разум, подымала страсть

меня, коль выражаться фигурально,

над шведской стенкой, в потолок спортзальный…

                          146

Мы танцевали с Ладой; почему

не стали мы встречаться после – трудно

мне объяснить… Хотя все, что подспудно

со мной происходило, моему

рассудку было ясно: недостойным

любви казался я себе, смешным

боялся себя выставить, иным

хотел казаться: твердым и спокойным,

и независимым. Но тайно я мечтал

о встречах с Ладой; дух ее алкал.

                          147

Я даже вечерами в направленье

ее жилища совершал круги

по улицам весенним; сердце гимн

слагало милой, черпая в томленье

своем и наслаждение и стыд;

стыд, полагаю, был слегка нечистым

от тех уничижительных и мглистых

сомнений, что мешали через быт

шагнуть навстречу чувству, что готово

уж было распуститься, скажем, в Слово…

                           148

Но, думаю, всему своя пора…

Раз ничего тогда не получилось,

то, значит, не могло и быть… Случилось

однажды, через года полтора,

мне встретить Ладу… Но об этом позже.

Смерть матери я вспомнил и вину

почувствовал свою: ее одну

я мог воспеть, ведь кто еще дороже

мне в детстве был?! – а я же, в основном,

пишу о тех, с кем был едва знаком.

          IX. СМЕРТЬ МАТЕРИ

                          149

К чему я соскочил вдруг с рельс рассказа

о Ладе – объясню. Последний раз

я встретил Ладу незамужней в час,

когда из армии приехал в отпуск сразу

на похороны матери… И вот

хотел вам описать ту встречу с Ладой,

и думал, что сказать, пожалуй, надо

о смерти матери, но совесть в свой черед

меня вдруг тормознула: между прочим

о смерти матери сказать, мерзавец, хочешь,

                          150

остановись… И вот я торможу

и думаю о матери… Но все же

я не хочу писать о том, что может

исчерпанным не быть; иль вдруг свяжу

взгляд острый музы нравственным запретом,

припомнив что-нибудь… Хотя себя

не стоит выгораживать. Любя

лишь истину, останусь же поэтом

подольше по возможности: пою

двусмысленную нравственность свою.

                           151

Да, раз уж вышло так, давай, читатель,

скакнем через два года прямиком

мы в армию. Не всякому знаком

армейский быт, но заправлять кровати

и грани делать палками двумя

искусно по периметру подушки

и одеяла войлочного, в юшке

искать кус сала – мясо уж умял

веселый прапорщик, - щемить* на автомате

не будем начинать с тобой, читатель.

                                                                                       Щемить ( арм. жаргон) – спать.

                        152

Пока во всяком случае… Сейчас

мы в Ленинскую комнату с тобою

перенесемся… Краской голубою

там крашены панели, там Кавказ

за окнами, там я сижу за партой,

в планшете роясь, там стоит сержант

у грифельной доски, ему курсант

докладывает что-то; без азарта

играют в карты позади меня

два молодых сержанта, как и я,

                           153

недавно только прибывших из школы

сержантской, получивших, как и я,

по отделенью молодых ребят,

которые, так скажем, невеселым

согбенны делом: «Воинский Устав»

зубрят они. Вдруг входит в класс дежурный

по этажу – высокий и фактурный

украинец Микола – робко встав

в дверях, он обращается к сержанту

как должно рядовому и курсанту

                           154

и объясняет, что его послал

товарищ лейтенант, который хочет

сержанта Филипенко видеть. Прочат

друзья мне взбучку, я скорее встал

и поспешил явиться к офицеру.

Едва вошел я в комнату, где он

сидел на табурете за столом,

как понял все и стал буквально серым

лицом, ведь то, что мать моя больна

неизлечимо – уж как месяц знал.

                          155

Мне лейтенант дал в руки телеграмму,

со мною, рядом стоя, помолчал,

похлопал по плечу, потом обнял,

а я в мозгу все видел свою маму

живой и, оглушенный горем, в столп

как будто соляной вмиг обратился.

Во мне все помертвело… Но решился

вопрос с отправкой быстро – среди толп

гражданских уже к вечеру в шинели

ходил я с чемоданчиком и еле

                          156

дождался самолета, чтоб быстрей

вернуться в Симферополь… Две детали

запомнил я, которыми едва ли

закрою тему, но хочу скорей

ее закрыть… Когда уж на площадке

я оказался лестничной своей,

из лифта выйдя, тут же, у дверей

увидел крышку гроба, и остатки

неведенья рассеялись: в упор

я видел смерти беспощадный взор…

                          157

Вторая же деталь имела место

на кладбище, когда уже мы гроб

землею забросали… Я тер лоб

возле автобуса, оглохший от оркестра,

с раздавленными чувствами, и тут

я стал искать мать средь толпы бредущих

к автобусам… искал среди живущих

ее я, может, меньше двух секунд, -

хотелось знать, в какой автобус сядет

она… Ничто, наверно, не изгладит

                          158

воспоминанья этого… Но вот

похоронил я мать и две недели

еще был дома. Вот тогда без цели

шатался я средь городских красот

и встретил Ладу… Помню изумленье

свое, когда увидел ее, - в ней

добавилось порочности, верней,

вульгарность появилась в поведенье

ее, хотя ничем она себя

не уронила, стоя средь ребят,

                          159

ее приятелей, когда мы две минуты

с ней поболтали. Было лишь в глазах