Женщины

поддел колбаску, в общем разговоре

небрежно не участвуя, смотреть

на Карел Гота стал, что бесновался

по телевизору, потом залюбовался

как будто бы сервантом, что на треть

заполнен был хрустальною посудой

из чешского стекла, взял в руки блюдо,

                         47

что было на столе, и рассмотрел

на дне его рисунок изощренный.

Там были то ли розы, то ль пионы,

а блюдо то, которое вертел,

являлось частью модного сервиза

из ГДР. «Мадонною» сервиз

тот назывался. Помнится, как вниз

тарелку уронил я, но до низа

она не долетела, я зажал

ее ногами судорожно… Встал

                         48

потом спокойно, от греха подальше

пошел опять плясать… И вот звучит

спокойная мелодия, стучит

в волненье сердце, мысль твердит: ну стань же

поближе к ней и пригласи скорей

ее на танец. Наконец, решаюсь.

Я не отвергнут. Влажною касаюсь

рукой ее руки, что чуть теплей

моей руки, но тоже в каплях влаги.

Хмелею так, как будто выпил браги,

                         49

ловлю ее веселый томный взгляд;

ее лицо с какой-то утонченной

восточной красотой разгоряченным

предстало вдруг вблизи, слегка дрожат

в моей ладони ее пальцы; руку

на талию кладу ей, все плотней

она ко мне; она меня смелей

и наслажденья лучшую науку

осваивает запросто – живот

и бедра ее кажется вот-вот

                        50

растопят мои чресла… Как в тумане

каком-то наркотическом слегка

улавливаю запахи «Клима» -

духов французских, этот запах Тане

присущ был также, видимо у них

являлась общим достояньем склянка

с духами теми. Наконец подлянка –

закончилась мелодия, и стих

магнитофон, но с Ирою все также

мы продолжали обниматься, я же

                         51

стыдился, что когда чуть отойду

от Иры, то заметит кто-то взглядом

распущенным насколько с Ирой рядом

я перевозбудился – на беду,

а может быть на счастье, целомудрен

я был ужасно… Но опять звучит

спокойная мелодия, вновь хит

конца семидесятых… В легкой пудре

щека Ирины ( фирмы «Ланкоме»

ее косметика), и я ловлю момент –

                         52

случайное к щеке прикосновенье

вновь повторяю и уже плыву,

что называется, и даже резкий звук

разбитой чашки нашего томленья

не прерывает. Вот ее виска

коснулись мои губы, вот вдыхаю

ее духи и слабо различаю

приятный запах локона, слегка

упавшего на лоб, а мои руки

ее схватили плотно словно крюки.

                         53

Но вот мои ладони по спине

ее прошлись, скользя то вверх, то ниже…

Вот как бы невзначай – а вдруг обижу! –

моя ладонь касается… но нет! –

она убрала выше мою руку…

О боже мой, как счастлив был тогда

я в самом деле! Где мои года?

Вернуть бы целомудренную муку

любовного томленья, чтобы вновь

изведать первобытную любовь

                         54

и воспарить над бренною землею…

Ужель не испытаю никогда

того, чего уж многие года

не достает и что меня с собою

не может примирить, и все коплю

в душе как в неком избранном сосуде

томления свои, надеюсь – будет

опять избыток, снова полюблю

как в юности, и розой тайна мира

раскроется опять, и моя лира

                         55

не оплошает и послужит вновь

высокому и сильному искусству…

Но это лишь мечты… Бывает пусто

и свято место… Впрочем, приготовь

свой ум, читатель, к восприятью жизни:

в ней так разнообразно все, и взгляд

меняться должен, и бываешь рад

любому ракурсу, в который ум твой втиснет

теченье жизни, правда, коль сперва

преодолеешь кризис естества…

              V. В ФЕОДОСИИ

                         56

Но возвратимся в памятные годы…

Оставим новогоднюю ту ночь

и сядем на автобус, чтобы прочь

из города уехать – мы в походы

ходили на каникулах всегда –

так вот, мы в Феодосию попали

с тобой, читатель, где, то ли в спортзале

то ль в комнате просторной – не беда,

что я не помню точно, – расстелили

мы спальные матрасы, клубы пыли

                         57

подняв сперва, на крашеном полу.

Я в рюкзаке копаюсь полинялом,

где байковым придавлен одеялом

был ужин, что хотел достать к столу,

который накрывали тут же, рядом,

в проходе меж матрасами, стеля

газеты на полу и в круг валя

съестные все припасы, чтобы взглядом

определить: что есть у нас с собой?

и все ли накрывать, чтоб на убой

                         58

не наедаться?.. Я, томимый грустью

любовною, поскольку не пошла

в поход Ирина, у нее дела

какие-то возникли дома, пусть и

печальный, но занятьем развлечен:

вытаскиваю пищу, что в газету

завернута и, развернув, котлету

на хлебе нахожу, беру бекон

и очищаю от газеты влажной

просаленной, огурчики в бумажной

                         59

обертке также – ведь тогда пакет

из целлофана, да еще с набитым

рисунком, был ужасным дефицитом

и стоил на толкучке много лет

до десяти рублей, - потом яички

вареные кладу на общий стол

и вновь сажусь на свой матрас, на пол

кладу рюкзак у головы и, спички

нащупав в куртке, завалившись в бок,

бросаю незаметно коробок

                         60

в рюкзак, на дно, подальше – запрещалось

курить у нас, а я тогда уже

покуривал, хоть был настороже

когда курил – мне тяжело давалась

взросления наука… В общем так.

Когда поужинали, мы сгрудились возле

Ирины Леонидовны на возглас

ее командный, мол, кончай бардак,

садимся все в кружок и начинаем

играть в игру… И вот уж мы играем

                         61

в ассоциации… Как вдруг раздался звук

открывшихся дверей – такой короткий

и плотный звук; мы – словно бы на лодке

сидевшие – такой овал иль круг

собою представляли, - обернулись

на этот звук и – радость пополам

с любовью захлестнула меня – нам

предстала Ира, что с январских улиц

вошла в тепло и розовых тех щек,

горящих глаз я навсегда не мог

                         62

уже забыть, вот и сейчас припомнил…

Она была без шапки, в волосах

ее снежинки таяли, в руках

она держала свежий, хоть и скромный,

букет фиалок. За ее спиной

ввалились двое: Игорек Лисовский –

товарищ наш, высокий и неловкий,

чуть полноватый и в очках – иной –

естественно кто читывал Толстого –