Женщины

доносится из клуба песня… Темь

по сторонам от парковых деревьев

осталась позади; луна средь перьев

белесых облаков облила пень

среди поляны, пыльную дорогу

и весь морской залив, что впереди

открылся нам, с дорожкой посреди

дрожащей лунною; чуть подвернула ногу

Регина на неровности; я взял

ее за локоть, далее не знал

                          112

как поступить: пора иль может рано

ее поцеловать? Но упустил

момент удачный, ладно: я решил,

вот сядем у обрыва средь тимьяна

и клевера на той коряге и

тогда начну… Мы сели на корягу…

Нет, неудобно – скользко… «Я прилягу

на травку, хочешь – ты ложись…» - в мои

объятия – подумалось… Понятен

ход моих мыслей ей: «Нет, лучше сядем

                           113

на камень тот…» Она кивнула на

валун прибрежный. Мы сбежали ловко

с обрыва на песочный пляж; подковкой

лежал валун; мы сели; тишина.

Лишь плещется волна с тяжелым хлюпом

в твердь камня испещренного – скала

там выступала из земли. Плыла

фелюга вдалеке бесшумно, шлюпом

себя воображая, может быть.

Светящийся болид успел явить

                          114

нам полосу – как будто спичкой чиркнул

по небу кто-то… Опрокинут ковш

Большой Медведицы… «Да, парень, ты хорош, -

так думаю, и ум мой подхихикнул

раздвоенному «я». – Ты лицемер

и плоский шут. Сидишь и тяготишься

девицей этой, впрочем, ты стремишься

ей насладиться, для чего ряд мер

предпринимаешь, но фальшив настолько,

что самому противно… Нет, уволь-ка

                           115

меня от этой роли, Идеал…»

Но я запутался и бегство невозможно…

Но надо что-то делать… Осторожно

я обнял девушку, потом к себе прижал

и губы на щеке ее прохладной

запечатлели поцелуй, она

ко мне головку повернула – знак

неуловимый, но понятный – жадно

губами впился в ее губы я,

рука же осмелевшая моя

                          116

ей мяла грудь, а после под футболку

залезла, мои пальцы проскользнуть

под лифчиком пытались, чтобы грудь

в ладони сжать, да только все без толку,

уж слишком плотно в лифчик облекла

хозяйство, наконец, Регина руку

мою из-под футболки,  как докуку

излишнюю,  в свою ладонь взяла

и оттолкнула чуть, но целоваться

не прекратила, снова я пытаться

                           117

стал грудь ее большую обнажить

одной рукой, задрав футболку малость;

она сопротивляться не пыталась

уже, но мне хотелось повалить

ее на землю, для чего руками

ее стащил я с валуна. «Зачем?» -

она спросила, только я хотел

ее склонить лечь на песок и камень,

поросший мхом. Я что-то лепетал

с ухмылкою кривой и все хватал

                          118

ее за руки, но она ложиться

не захотела, предложила сесть

опять на место… «Бережет как честь», -

подумал я и стал немножко злиться.

Я не был опытен, но страсть сама вела

меня дорогой к пику наслажденья,

наверное, когда б чуть-чуть терпенья

и опытности, то мои б дела

сложились бы удачнее, но это

уже не я бы был… В шестнадцать лет-то

                          119

откуда опытность и сдержанность мне взять?

Так проводили время мы с Региной

в ту ночь – два вожделеющих, невинных

создания, которым не понять

друг друга изначально, потому что

чужие были мы друг другу; я

ее потом провел домой, и страсть моя

была-таки утолена подручным

и легким способом: когда в очередной

мы раз остановились под одной

                          120

из вишен лесопарка, и ее,

Регину, я опять стал тискать, плотно

прижав к себе, ладонью жаркой, потной

мня ягодицу ей, то острие

мое вдруг запульсировало сладко,

я тазом завертел, трясь об ее

промежность энергичнее, - вдвоем

мы словно исполняли танец танго, -

и вот сладчайших спазмов ряд привел

меня к разрядке… Впрочем, я нашел

                           121

необходимым удержаться стойко

от стона… Сделал вид, что ничего

со мною не случилось… Моего,

однако, организма перестройка

сказалась на сознании: оно,

освободившись от томленья плоти,

уж каялось, как будто бы в блевоте

я вывалялся, думал об одном:

что так паршиво на душе мне стало?..

Как низко пал в глазах я Идеала…

                          122

Глаза же Идеала, уточню,

располагались в сердце моем – чтобы

не делал я – они глядели в оба

духовных глаза, и мою возню –

инстинктов вязь, ума ли измышленья –

оценивали так, что иногда

я чувствовал мученье от стыда,

и совесть называла преступленьем

все то, что у иных людей порой

едва ль не доблестью считается… Герой

                           123

мой, то есть я, точнее все же

герой мой, был чуть-чуть другим, увы.

И вот, тише воды, ниже травы,

на следующий день он встал – негоже

менять вдруг ни с того и ни с сего

местоимение на «он», ведь от себя я

веду рассказ, – итак, друзья, когда я

проснулся утром, как-то мне того…

как я сказал уж, стало стыдно, гадко

немного… Но такая неполадка

                         124

душевная лечилась мною так:

я думал: я в деревне ненадолго,

уеду в город, и грехов прополка

произойдет сама собой, без врак

душевных буду жить опять, вновь стану

самим собой… Примерно так иль чуть

замысловатей думал, когда в путь

отправился на велике, и рану

душевную почувствовал, когда

афишу увидал я у столба…

                   VIII. ЛАДА

                          125

Но что же, возвратимся из деревни

мы в город вновь, в десятый класс… Течет

немое время, свой коловорот

привычный совершая, чтобы древний

завет исполнить: воплотить опять

в лице двуногой твари идеалы

Божественного знания, и малый,

что, может быть, сегодня и читать

не хочет ничего из писанины

тысячелетней, что одной картины

                          126

есть нерадивый зритель, да и ту

в учебнике он видит на форзаце

с следами синей пасты, что оваций

ждет просто так, тщеславную мечту

вынашивая в сердце, впрочем, светлом,

так вот, быть может, он, кому сейчас

пятнадцать лет, несет в себе как раз

то знание, которое из пепла,

как птица Феникс, всех нас воскресит

или хотя б надеждой оживит

                          127

нам дряхлые сердца, и мы, увидев

Божественное знание в очах