Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

Для исследователей тексты В. Пелевина стали своеобразным «кодом», который они увлеченно разгадывают. Список «параллельных» В. Пелевину авторов насчитывает более двух десятков имен. В частности, игровое начало сближает В. Пелевина и с В. Набоковым, и с Г. Гессе, что заметно в сходном использовании отдельных мировых мотивов; приемов их трансформации, некоей театральности, двойственности интерпретации названий и имен.

Нетрадиционная проза В. Пелевина с его специфической условностью соответствовала деятельности журналов, нацеленных на публикацию произведений, где шел поиск параллельных миров. Некоторые из его рассказов появляются в ежегодных сборниках фантастики, в частности в «НФ» (издательства «Знание»). Важным для В. Пелевина оказывается и участие в альманахе «Завтра», вышедшем под руководством Б. Стругацкого. Позже некоторые критики продолжат относить произведения В. Пелевина к фантастическому направлению, а отдельные его произведения даже определяют как «фэнтези».

Опубликованные в журналах рассказы составили два сборника, один из них, «Синий фонарь», в 1993 г. получил малого «Русского Букера». С этого времени имя В. Пелевина становится известным, а критика постепенно превращает его в культового писателя, он удостоен малой премии имени А. Григорьева за роман «Диалектика переходного периода». Среди других наград отметим немецкую премию имени Р. Шенфельда (2000), премию «Национальный бестселлер» (2004). В 2000 г. журнал «New Yoker» назвал В. Пелевина в числе шести лучших современных писателей Европы. Произведения В. Пелевина выходили на французском, английском, немецком, японском, голландском, китайском языках.

Почему именно В. Пелевин стал так популярен, ведь фантастическое направление в период его вхождения в литературу развивалось достаточно интенсивно и отличалось разнообразием сюжетных линий и повествовательных структур? Отвечая на этот вопрос, рассмотрим ранние произведения, в основном это рассказы и повести. Герои В. Пелевина существуют в придуманной ими или автором реальности, которая создается на основе перемещений в компьютерный мир или образуется из галлюцинаций, вызванных наркотическими веществами. Один из героев рассказа «Принц Госплана» поясняет: «Понимаешь, – сказал Петя, – если фигурка давно работает в Госснабе, она почему-то решает, что это она глядит в монитор, хотя она всего лишь бежит по его экрану. Да и вообще, если бы нарисованная фигурка могла на что-то поглядеть, первым делом она бы заметила того, кто смотрит на нее».

В романе «Чапаев и Пустота» (1996) В. Пелевин указывает, что все реальности нереальны, их просто не существует. Отсюда и возможное существование его персонажей одновременно в двух реальностях – конкретной и воображаемой, порождаемой феноменами сознания героя, в том числе его сном. А. Генис даже назвал Пелевина «бытописателем пограничной зоны», обживающим стыки между реальностями.

Действительно, В. Пелевин четко описывает реальность своего времени. Скажем, увлечение компьютерными играми в рабочее время отразилось в упомянутом выше рассказе «Принц Госплана». Иногда реалии возникают не в конкретном бытовом решении, а через имитацию сознания и подсознание героев недавнего прошлого. Так выстраивается текст повести «Омон Ра» (1992), где переосмыслены разнообразные культурные символы советской эпохи: кинотеатр «Космос», пионерлагерь «Ракета», ВДНХ. По форме повесть представляет собой антиутопию, по содержанию – парафраз корчагинского мифа, действие разворачивается внутри лейтмотива «в жизни всегда есть место подвигу». «Дверь к подвигу действительно открывается внутрь, но сам подвиг происходит снаружи», – сообщает один из героев. В. Пелевин вводит в текст также маресьевский миф, оснащая его откровенно натуралистическими подробностями.

Сам автор о содержании своей книги говорит: «Эта книга совсем не о космической программе, она о внутреннем космосе советского человека. Поэтому она и посвящена героям «советского космоса» – можно было, наверное, догадаться, что советского космоса за пределами атмосферы нет. С точки зрения внутреннего пространства личности весь советский проект был космическим, но был ли советский космос достижением – большой вопрос». Развенчание прежних идеалов отличает не только прозу В. Пелевина, парафраз отмеченных нами мифов встречаем в ряде текстов, близких по времени написания – в романах В. Аксенова «Негатив положительного героя», «Кесарево свечение»; рассказах В. Сорокина.

В отличие от В. Аксенова критика прежних устоев у В. Пелевина не несет резко сатирического или иронического отношения, скорее речь идет о констатации факта. Автор просто не принимает некоторых фактов прошлого и отталкивается от них. Отсюда и выбор имени героя: «Омон – имя не особо частое и, может, не самое лучшее, какое бывает. Меня так назвал отец, который всю жизнь проработал в милиции и хотел, чтобы я тоже стал милиционером».

Ироническая интонация порождает авторскую игру в ассоциации, когда задается ситуация и допускаются разнообразные толкования одного феномена. Рассказывая свою незатейливую историю, герой вспоминает разговор с соседской старухой, которая сидела с ним, когда он был маленький, о том, какой бог лучше: «Особенно мне нравился Ра, бог, которому доверились много тысяч лет назад древние египтяне, – нравился, наверное, потому, что у него была соколиная голова, а летчиков, космонавтов и вообще героев по радио часто называли соколами». Так вводится символическое значение имени.

Оппозиционное противостояние официальной культуре и ее языку привело некоторых критиков к выводу, что В. Пелевин близок к кинизму как к эстетической системе, демонстрирующей абсурдность официальных ценностей и эталонов поведения человека через их осмеяние. Возможно, основанием послужило третье имя героя – Кривомазов, также несущее в себе несколько значений, одно из которых указывает на героя Ф. Достоевского.

Характерно, что переклички с В. Аксеновым носят у В. Пелевина не только внешний, но и внутренний характер. В романе «Generation «П» (1999) В. Пелевин дает главному герою необычное, даже парадоксальное имя Вавилен, которым Татарского наградил отец, соединявший в своей душе веру в коммунизм и идеалы шестидесятничества. Оно было составлено из слов «Василий Аксенов» и «Владимир Ильич Ленин». Перед нами своеобразные образы-символы, каждый из которых воплощает «новую» эпоху – послереволюционную и послеоттепельную.

Создавая альтернативные версии отечественной истории, В. Пелевин придумывает оригинальные сюжетные ходы. Знаменитая трубка Сталина оказывается секретным оружием, а он сам лишь одним из семи двойников, последовательно управляющим страной, «живой шахматной фигурой» («Реконструктор»). Получается, что перестройка возникает в результате мистических упражнений уборщицы одного из московских общественных мужских туалетов Веры Павловны, сосланной после смерти в роман Н. Чернышевского в наказание за занятиями медитациями и оккультизмом, за «солипсизм третьей стадии».

В рассказе «Хрустальный мир» (1996) и в романе «Чапаев и Пустота» автор указывает на дьявольский характер советской власти; в «Хрустальном мире» В. И. Ленин представляется древним демоном. Данной теме также посвящено ироничное эссе Пелевина «Зомбификация советского человека» (1996). «Помещение реалий советской жизни в контекст оккультно-магического мировосприятия стало характерным стилистическим приемом, определившим основные особенности пелевинской прозы <...> Заурядные явления советской (затем и постсоветской) действительности в них получают оригинальную интерпретацию и представляются манифестацией мощных и злобных магических ритуалов», – отмечает С. Некрасов.

Свое видение тоталитарного общества В. Пелевин обычно реализует посредством метафорических рядов или философского гротеска. Он замечает: «.История России есть некое четвертое измерение по хронологии и только при взгляде из этого четвертого измерения все необъяснимые чудовищные скачки, зигзаги и содрогания ее бытия сливаются в ясную, четкую и прямую как стрела линию» (рассказ «Папахи на башнях», 1995). Иногда он тщательно прописывает советскую реальность с помощью временных деталей.