Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

Заглавия произведений В. Пелевина всегда символичны, становятся своеобразным ключом к восприятию текста. Чаще всего названия указывают на место действия и возможное пространство («Зигмунд в кафе», «Хрустальный мир»). Заглавие рассказа «Девятый сон Веры Павловны» содержит интертекстуальную «отсылку» к роману Н. Чернышевского «Что делать?» и придает тексту буддистскую направленность (жизнь – сон). Иногда автор предполагает двойственность толкования названия. В заглавиях сборников особую роль играет семантика цвета: «Синий фонарь» и «Желтая стрела». Синий и желтый – особые цвета, традиционно знаковые для буддийской философии.

Последующие романы – «Священная книга оборотня» (2002), «Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда» (на обложке значится «ДПП») (2003), «Шлем ужаса» (2005) и «Ампир В» (2006) остались в «парадигме Пелевина». В них сохраняются скрытая интрига, отсылки на мифологическую основу, несложный конкретный язык с клишированными оборотами, точная фиксация реалий описываемого времени. Своеобразным возвратом к началу творчества по повторению формы посчитали сборник рассказов «П 5. Прощальные песни последних пигмеев Пиндостана» (2008).

Своеобразным ремейком стал также роман «Т» (2009), где сошлись привычные приемы: динамичная интрига, игра в авторскую философию (на тему творчества, смысла веры), номинативность характеристик. Множественные линии не позволяют говорить о доминанте одной формы, наблюдается жанровое смешение (использованы элементы боевика, детектива, приключенческого романа, притчи). Появляются герои из разных веков, вводятся мифологические фигуры (например, Ариэля, каббалистического демона). Оживает портрет императива, рассуждает о смысле происходящего лошадь. Реальное и ирреальное перемешиваются. Языковой план выстраивается на кинокодах, использовании частей речи (слов состояний, глаголов, существительных) с отрицательной коннотацией (непонятно, невыразимо, не следует, неизвестный). Стиль более нейтральный по сравнению с прошлыми текстами.

Подведем некоторые итоги. В поисках собственной философии В. Пелевин обращался к самым разным системам, по его текстам видно, что он пережил увлечение антропософией и теософией, буддизмом и суфизмом, стоицизмом и другими учениями об «альтернативной реальности». В результате появился «пелевинский мир», который стал для его поклонников определенным обозначением реальности. Он часто выстраивается на оппозиции, противопоставлении конкретного и воображаемого (описание Коньково в рассказе «Проблема верволка в средней полосе», миры графа Т.).

По своему подходу В. Пелевин ближе к представителям соц-арта, следовавшим традициям русского авангарда и затевавшим игру со зрителем, построенную на легко узнаваемых иллюзиях. Пародируя современную им действительность, авторы предлагали зрителю взглянуть на нее «голыми глазами». В творчестве В. Пелевина встречаются отдельные приемы постмодернизма: игра цитатами, штампами, речевыми клише, использование чужого текста (прежде всего мифологического, притчевого и анекдотического).

Структурированности повествования способствует и разветвленная система временных ориентиров. Автор всегда «привязывает» действие к определенному периоду, точно датируя его, упоминая то о французском авангардном фильме, шедшем в сельском клубе, то о «мятых ЗИЛах» с подвешенным у бензобака ведром, то о гипсовых памятниках Ленину, то о «Березке» на Дорогомиловской. Иногда используется оппозиция «тогда-теперь». Часто допускаются временные и пространственные смещения.

Интересно выстраиваются временные ассоциативные связи, когда деталь не только обозначает время и пространство, но и позволяет уйти в прошлое. Так, герой рассказа «Проблема верволка в средней полосе» Саша съедает «два мятых плавленых сырка «Дружба» – фольга с этим словом, слабо блеснувшая в лунном свете, почему-то напомнила о вымпелах, которые человечество постоянно запускает в космос».

Бытование героев в пространстве производится через предметную деталь, мир вещей важен для автора так же, как и подробное описание топоса, места действия: «Перед нами был обычный московский двор – песочница с парой ковыряющихся детей, турник, на котором выбивали ковры, каркас чума, сваренный из красных металлических труб, бревенчатая избушка для детей, помойки, вороны и мачта фонаря».

Обычно В. Пелевин использует простую и несложную фразу, больше напоминающую постулат или догму: «К подъезду, лысый»; «Марксизм несет в себе всепобеждающую правду»; «Жизнь была ласковым зеленым чудом»; «Тонкая нитевидная сущность». А. Генис считает: «Лучшим пелевинским сочинениям свойствен перфекционизм телефонной книги. Язык тут функционален до полной прозрачности – мы его не замечаем, пока он выполняет свою роль, перевозя нас от одной страницы к другой».

Простая организация текста не исключает разнообразия лексики, автор широко использует философские и научные термины, англицизмы, неологизмы, профессионализмы. Он также часто употребляет жаргонные и сленговые слова. В одном из интервью по поводу новорусского бандитского жаргона писатель говорит: «Меня восхищает энергетически емкий язык «понятий». Почему сегодня востребован не тот, кто «ведет дискурс», а тот, кто «держит базар»? …В речи братков есть невероятная сила, потому что за каждым поворотом их базара реально мерцают жизнь и смерть». (Ср. в рассказе «Ника»: «У меня мелькнула мысль, что даже дети в американских кепках говорят у нас на погранично-лагерном жаргоне».)

В романе «Чапаев и Пустота» теологическая дискуссия ведется на бандитской «фене». Использование разных пластов лексики – от высокой до ненормативной – обусловливается авторской задачей. Иногда он использует игру слов: «Глупо искать виноватого, каждый приговор сам находит подходящего палача, и каждый из нас – соучастник массы убийств, в мире все переплетено, и причинно-следственные связи невосстановимы».

Смена стилевой тональности не только от одного произведения к другому, но и внутри одного текста объясняется стремлением автора парадоксальным образом трансформировать действительность: не ясно, где, когда и с кем происходят события. Герои погибают и оживают, существуют в снах и в конкретном мире. Вместе с тем трудно говорить об эволюции творческой манеры писателя или каких-либо отличительных особенностях, позволяющих выделить авторский стиль, он стереотипен и новизна проявляется в характере словосочетаний и разных лексических планов («черные косметические ручьи», «знакомая ненависть», «близкая и совершенно недостижимая» Европа).

Обратившись к романной форме, В. Пелевин отказывается от головокружительного закручивания фабулы и просто соединяет различные, иногда даже разнородные по сюжету отрывки, объединяя их фигурой главного героя. Не случайно в рассказах встречаются одни и те же герои, получается, что автор постепенно выстраивает их биографию. Саша Лапин появляется в «Проблеме верволка в средней полосе» и в «Принце Госплана», в первом произведении он является институтом, во втором – работником некоторого учреждения.

В. Пелевин пользуется разными описаниями, встречаются развернутые и краткие портретные характеристики («пожилая женщина в шляпе с густой вуалью», «худая старая женщина в длинном жакете и красных бусах»). Топос обычно обозначается номинативно, сохраняя динамику, автор выстраивает текст из диалогов героев. Доминирующими приемами становятся детали, ряды определений, цветовые эпитеты, перечисления, сравнения. Если повествование ведется от первого лица или лица героя, то нередко используется прием самохарактеристики:

Авторский стиль отличает ярко выраженная ироническая оценка: