Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

Ощущение особого пути России привело современных авторов к выводу о том, что она занимает пограничное положение между Западом и Востоком, отсюда и вхождение в обиход русской интеллигенции восточного мироощущения, впервые отчетливо проявившееся как система художественных приемов в поэзии начала ХХ в. у символистов. Истоком творчества В. Пелевина исследователи часто называют дзен-буддизм, ответвление классического индийского буддизма, одну из национальных религий и философий.

Сам В. Пелевин говорит: «Буддизм меня привлекает еще и потому, что помогает очистить голову от мусора современного мира». «Вы знаете, я живу в пространстве, где дважды два – и четыре, и сколько надо». Полагают, что виртуальный мир В. Пелевина сходен с некоторыми религиозно-философскими системами Востока. Насколько справедливо подобное утверждение? Известно, что дзен-буддизмом увлекался К. Юнг, разрабатывавший систему психоанализа и изучавший проблему бессознательного. Некоторые идеи дзен-буддизма мы находим в искусстве сюрреализма, к которому часто обращаются современные авторы.

В. Пелевин допускает вольное толкование своих текстов, выстраивая их на алогизмах. В свое время, пытаясь определить и описать советскую действительность послереволюционных лет, обериуты конструировали мир на грани абсурда, легко перемещаясь в ирреальную ситуацию из конкретной бытовой действительности.

Согласно философии дзен-буддизма активное проникновение в природу вещей означает открытие нового мира, причем на интуитивном уровне. И этому способствуют коаны (рассуждения), которые В. Пелевин использует в своих текстах как диалоги между персонажами. В наибольшей степени отмеченные нами особенности проявились в повести «Затворник и Шестипалый» и в романе «Чапаев и Пустота». Так, герои повести В. Пелевина, живущие в Цехе номер один, огороженном с двух сторон участке контейнера, чтобы спастись, улетают из Мира, в котором они жили. Перед этим герой сообщает:

Правда, внимательный читатель обратит внимание на то, что некими метафизическими экспериментами заняты две курицы с Бройлерного комбината им. Луначарского. Не случайно на одной из виртуальных конференций писателю был задан вопрос: «Насколько ваши произведения являются закодированным изложением дзен? Что для вас буддизм – культурная традиция или религия?» В. Пелевин ответил: «.Я не представляю, что такое закодированное изложение дзен. У дзен вообще никакого изложения нет, он не излагается. Буддизм – это система правил обращения с окружающим миром и с самим собой. И в буддизме существуют разные традиции».

Изображениями окружающего мира в необычном ракурсе, превращениями и трансформациями буквально переполнены произведения В. Пелевина. Омон Ра в конце концов оказывается на станции метрополитена, в рассказе «Правитель» (публиковавшемся также под названием «СССР Тайшоу Чжуань», 1991) москвичи превращаются в муравьев, ползающих по Большой и Малой Бронной, Пушкинской площади и Останкинской телебашне. В рассказе «Проблема верволка в средней полосе» (1995) люди трансформируются с помощью волшебного зелья в волков.

Перемещения в рассказе связаны с реализацией авторской версии, человек способен перемещаться внутри собственного сознания, отсюда появление ключевого слова «пропасть»: «Саше начинало казаться, что он погружается все глубже и глубже в какую пропасть, и дорога, по которой он идет, не выведет его никуда, а наоборот, заведет в глухую чащу и кончится в царстве зла.» Поединок волков-оборотней завершается не смертью одного из них, а его превращением в человека, т.е. окончанием жизни в образе волка. После смерти Николая-волка остается Николай-человек, «толстый человек в трусах и майке». Затем следует комментарий: «Ему было немного жаль старого волка, которого он загрыз в люди.» В. Пелевин сохраняет схему мотива о волкодлаке, но наполняет ее своим содержанием.

Писатель организует трансформации и в форме сна. Обычно сон воспринимается как модель иного мира, средство ретроспекции действительности, способ проникновения во внутреннее пространство, архаическую память, предвидение будущих событий. Организуя переход, писатель использует цепочки ассоциаций, выводит разнообразные мифологические образы. Буддистское представление о сне, проникающее в европейское искусство и бытовое сознание, позволяет представить жизнь как сон, метафору иллюзорности, пустоты жизни. Вселенная видится как сновидения Брахмы. В отдельных случаях В. Пелевин представляет сон в свойственной ему гротесковой манере. Скажем, китайский крестьянин Джан в похмельном сне становится правителем далекой северной страны («СССР Тайшоу Чжуань»).

Авторское суждение о сне В. Пелевин выводит в рассказе «Иван Кублаханов» (1998), где излагает концепцию времени и пространства. Когда порывы «времени начали угрожать его покою, герой уходит вглубь, туда, где ничто никогда не менялось, и понимает, что видит сон – один из тех, что снились ему всегда». Бессознательное конструируется как реальность, герой «ощущает мир своих снов», запутанных и странных. Попытке познать себя и свои странные ощущения и посвящены поиски героя: «Иван Кублаханов был просто мгновенной формой, которую принимало безымянное сознание.»; «Сон мчался вперед, и было ясно, что с его концом придет конец и Ивану Кублаханову»; «Сон про Ивана Кублаханова перестал сниться – он подошел к своему естественному концу.»

Однако полностью уйти от окружающей его действительности автору не удается. Он непрерывно продолжает обозначать реальность своего времени, насыщая текстовое пространство расхожими фразами и выражениями:

Широкое использование клишированных и трафаретных выражений считается атрибутивным признаком постмодернистов. В случае с В. Пелевиным создается впечатление, что он собирает свой текст из разных источников и вовсе не скрывает сам процесс конструирования. В частности, состав лексики в «Миттельшпиле» определяется им как «жаргон правоохранительных органов». В. Пелевин своеобразно имитирует словесный поток:

В западной литературе достаточно распространены подобные произведения, в которых одна фраза следует за другой, не имеющей особой функции, а просто образующей пространство текста. Причем речь не идет о классической традиции, обусловленной сюжетами Ф. Кафки или А. Камю, создающими условную реальность, чтобы представить сложные философские и нравственные проблемы. Скорее вспоминаются произведения, относящиеся к массовой литературе. Они предназначены для развлечения читателей, который просто «поглощает» текст, в котором паразиты, например, проникают в мозг и постепенно его разъедают, как в романе К. Уилсона «Паразиты мозга» (1967).

Трудно говорить и об особой авторской философии, скорее всего, В. Пелевин обозначает некоторые воззрения времени, выстроенные на основе фрагментов из различных источников. Иногда слова образуют особые семантические поля, скажем, слово «жизнь»:

Возникает мрачный подтекст, неизвестно, кто жив, а кто мертв. Ситуация распространена в детских страшных рассказах («страшилках»), поскольку понятия «жизнь» и «смерть» для детского сознания равнозначны. Не случайно дети любят играть в войну.