Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

ГЛАВА 11

Санкт-Петербург, февраль 1807 года

Алекс ничего не знал ни о прибытии Ставицкого, ни об отношениях Анж с государем, ни о том, что произошло вечером в театре. Он спал; видел во сне кошек - царапающих его колени, ластящихся к его ногам, белых, серых, полосатых, чёрных, рыжих... Барон кошек никогда не любил, и сон ему не понравился. К тому же, проснувшись утром, он почувствовал, что у него сильно заболело и распухло горло, а это совсем некстати. Он задумался о княжне Войцеховской и решил про себя: "Отравит при первой же возможности". Задумался о других своих женщинах. С горечью признал, что судьба его - помереть в одиночестве. Друзья - только друзья оставались: Воронцов-англичанин, соня и сибарит Лео, Жанно, Бригген... "Юргиса же убили", - спохватился он. Вспомнил, как оно всё было - там, на Эйлаутском кладбище. Слишком страшно. Да, Алекс впервые принял участие в столь масштабном сражении, но даже видавшие виды воины утверждали, что это слишком кроваво. Если бы не Багратион, этот "неистовый Роланд", то повторилась бы Аустерлицкая катастрофа.

Сердце у Алекса забилось часто, он оцепенел - так бывает, когда просыпаешься от ночного кошмара - страх, испытываемый в сновидении, настолько силен, что будит сновидца. Это воспоминание об усеянной трупами людей и лошадей снежной равнине, о кровопролитье под метелью, о рукопашных боях стало для барона таким вот кошмаром.

Он плохо помнил, как защищал Кёнигсберг, как стрелял в воздух, отгоняя стаи мародеров, помнил только душный смрад госпиталя, какую-то комнатку, на постели - белый как мел Иоганн фон Ливен, спрашивающий его: "Где Юрген? Он умер, да?", и Алекс ничего не знает. Генерал держался мужественно, по-спартански, хотя потерял массу крови, две кости - в крошку, боль, должно быть, адская, но улыбался и даже находил в себе силы шутить. "Грозятся мне это отрезать", - показал он тогда рукой чуть пониже своего правого колена. - "Но говорят по-латыни, а я в ней не силён. Кузена вашего бы сюда, пусть их убедит, что я ещё побегаю". На бледном запястье графа виднелся браслет из волос возлюбленной, и Бенкендорф радовался, что Ливен не заговаривает об Эрике. "Будете в Петербурге - на вас накинется Mutti с расспросами. Бюллетени придут, Кристхен так и так всё узнает", - продолжал граф. - "Так вот, скажите ей, что у меня царапина и ничего страшного..." - тут Иоганн вконец потерял силы и смежил веки.

..."А Юргиса же убило", - вновь повторил про себя Алекс. Бриггена он нашёл в пограничном состоянии. Георг тогда только что перенес операцию по извлечению пуль и осколков, и Алекса не хотели к нему пускать, но потом, когда барон солгал, что он приходится братом больному, провели к нему. Кровавые бинты сковывали грудь, спину и плечи друга его детства. Простыня под спиной тоже была грязно-бурого цвета. В лице - милом, широком, веснушчатом, - ни кровинки, и губы сизые, и только грудь ещё вздымалась. "Юргис, друг, ты как?" - заговорил поручик по-латышски, взяв его за руку, но Бригген молчал, и смертная безмятежность не сходила с его лица. "Не умирай, ладно?" - шептал Алекс, и глаза его были полны слез. - "Мы ждём тебя, и земля тебя твоя ждет, и мать твоя сойдёт с ума, если ты не выкарабкаешься. Не умирай. Вернись". Но Георг Магнус фон дер Бригген, бастард лифляндского барона от латышки, когда-то звавшийся Юргисом Озолисом, пребывал в иных, лучших и более гармоничных мирах, и не слышал голоса своего друга.

После госпиталя Алексу захотелось проклять себя, своё вечное везение, заговорённость, своё здоровье и благополучие. "Без ран я как трус", - с неудовольствием подумал он. - "Ещё сочтут, что я вечно отсиживаюсь в тылу". Друг его Нарышкин тоже пострадал - два осколка гранаты пробили ему левую руку, не задев кость. После перевязки граф оставаться в госпитале отказался наотрез, Майк ещё хромал после Пултуска, у Арсеньева плечо так и не зажило. И Алекс один был бодр и благополучен, только седые волосы появились. Но если бы его постигла участь Юргиса? Или Ливена, которому, быть может, отнимут всю ногу? Или тех, убитых, унесённых крылатыми женщинами на вечный пир Господень? Что тогда?

Нынче он вновь задался этим вопросом.

"А ничего тогда", - усмехнулся Бенкендорф. Вспомнил Лёвенштерна. Тому вынули пулю, и он курил на крыльце лазарета, кутаясь в шинель, накинутую поверх рубахи. После ранения его обобрали мародёры, сняли с него золотой крест, перстни и запонки. "Чёрт возьми, Альхен, я жив", - говорил Жанно, затягиваясь трубкой. - "Зачем?" "Тебя ждут великие дела", - уклончиво отвечал Алекс. "Ничего меня не ждет. Я надеюсь подцепить воспаление лёгких или антонов огонь и сдохнуть, наконец". Алекс его отругал, конечно же, но воспаление лёгких Жанно себе всё-таки накликал и ныне лежал в тягостном бреду - так его застал Бенкендорф. Жив ли ещё кузен - непонятно. Организм, ослабленный ранением и кровопотерей, мог легко сдаться на милость смерти.

Барон понял, что сну пришел конец. Он сел, открыл дневник - завел для него новую тетрадь, которую пообещал прятать от чужих глаз более тщательно, и записал: "Я пересмотрел своё отношение к войне. Страшнее всего не в бою. И не смерть, мчащаяся тебе навстречу. А видеть раненных и убитых товарищей, самому оставаясь целым". Он не знал, что приготовил ему грядущий день.

...А в этот же день Бенкендорф сидел перед государем, который смотрел поверх него. Слева хмуро перелистывал бумаги Волконский, справа Ливен сидел с опущенными глазами.

- Так под Эйлау была победа? - спрашивал государь у Алекса.

- Получается, что победа, Ваше Величество, - барон ощущал себя как школьник на экзамене, к которому толком не подготовился.

- Так почему же Беннигсен просится в отставку, а Толстой сообщает о плачевном состоянии армии? - задал вопрос "каменный князь".

- Потому что в армии действительно ужасное положение, - проговорил Алекс, пытаясь не терять лица и не краснеть.

- Несмотря на полную и безоговорочную победу? - иронично спросил император.

- Так точно, Ваше Величество, - Бенкендорф иронии в его вопросе не уловил.

- Кристоф, у тебя есть статистика? - повернулся государь к Ливену.

Тот невыразительным голосом перечислил цифры. Граф хотел защитить родственника, сказать: "Факт победы ещё не отменяет того, что армия слаба", но не стал этого делать.

- Хорошо. Что же французы и пруссаки? - продолжал Александр.

Потери оказались примерно равными.

- Ага! - воскликнул император. - Но в сражении последнее слово осталось за нами. Значит, дальше будет только лучше. Почему же Беннигсен плачется мне и просится в отставку?

Вопрос сочли риторическим. Александр подошел к своему тёзке, и вглядевшись в его лицо, вкрадчиво спросил:

- Что вы мне на это ответите, капитан?

- Ваше Величество, армия действительно в неважном состоянии, - Алекс заволновался. - Мародёрство - вот её бич. Я своими глазами наблюдал...

- Неужели с этим нельзя справиться? - недоумённо пожал плечами государь. - И если намерения Беннигсена таковы, как вы их озвучили, капитан, то почему же он прислал полковника Ставицкого со знамёнами, отбитыми у неприятеля?

Император тонко и недобро улыбнулся. "Вот сейчас он, этот матушкин любимчик, и расколется", - думал он, наблюдая за реакцией Бенкендорфа. - "Начнёт говорить гадости про Беннигсена. Ума он не великого, а меня боится как огня".

Алекс предсказуемо растерялся.

- Победа действительно имела место быть, Ваше Величество, - начал он после паузы, медленно подбирая слова. - Но и войско отплатило за неё очень дорогой ценой. Дисциплина в армии вконец расшатана, госпиталя не справляются с потоком раненных...