Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Сфера войны, борьба — это поле деятельности разума, поисков победы, планирования и встречного планирования; здесь господствуют неразбериха, успех и провал. Пирующему открывается истинная суть вещей, которая лежит по ту сторону деятельности разума; на пирушке открывается истинная сущность бытия, которое только и достойно быть воспетым в поэзии.

Когда эти дела — разногласия с Ала ад-дином, князем Карамана — были приведены в порядок, сердце Бурхан-ад-дина успокоилось из-за состояния вещей в том пограничном районе и империя нашла свою совершенную гармонию, велел он устроить радостный кутеж и отдался наслаждению телом и душой компанейской выпивке. Чистым вином полного кубка полировал он зеркало сердца, ту стеклянную поверхность, от которой отражается картина скрытого мира, и смыл пыль событий времени с доски в своей груди. То, что злые глаза раздора спали, что дрожжи ссоры и мучений бездействовали, считал он превосходной добычей; и он воспринял как счастливое стечение обстоятельств то, что хоть на несколько дней оставалось для него благосклонным, и доброжелательным упрямое время, природа которого является причиной несчастья и ссоры, боли и муки и на объятия и благодеяния которого и на придаваемые им силу и изобилие нельзя рассчитывать. Так он быстро принялся участвовать в мимолетном времени, в непостоянстве жизни, Зачем ты хлопочешь под бременем этого мира? Опустоши стеклянный кубок с вином цвета розы! Он спасет тебя окончательно от печали! Для чего постоянно мучиться от боли, от которой здесь нет излечения? Пей вино из своего бокала,оно прогонит печаль неизлечимую. Пользуйся каждым мигом радости, господин! Быстро раскатывает мир ковер жизни! Небесные сферы в нем кружатся! Живи в веселье без грусти, так как больи радость, обе проходят —и если ты их правильно взвесишь,тогда они обе равны!115

Обворожительный образ любовника, его губы, его вьющиеся локоны, все это, отмечает поэт, ощущает то тут, то там Бурхан-ад-дин и при опьянении. В вине сила, помогающая освободиться от этого выступающего на первый план ощущения и узнать, что по другую ее сторону появляется единый Бог116. Разнообразные, часто мучительные феномены мира — все они выступают за единого Бога, бытие которого они сами: вся Вселенная это свечение Бога — слишком явное, ощутимое, чтобы быть понятым чувствами, которые годятся только для познания кажущегося разнообразия117. Но кроме единого Бога нет никого другого, который бы действительно был. Это утешительное послание той эпохи, собственно, содержание поэзии Бурхан-ад-дина — а также его великого современника Хафиза из Шираза. Вино убирает в пьющем фантом собственного, обособленного бытия — таким образом, оно одно из средств, служащих тому, чтобы все снова и снова вселять убежденность в истинности того утешительного послания.

Ахмад... аз-Зухури — поселился в Дамаске, носил одеяние дервишей. Однажды произошло его слияние с Богом, и с тех пор он говорил неразборчиво, и в то время ему открылось скрытое. Когда он жил в Дамаске, аз-Захир Баркук (позже султан) служил там простым солдатом; и ему как-то приснилось, как он проглотил луну, которая приняла форму каравая (хлеба), когда он ее увидел. На следующее утро Баркук прошел мимо дервиша Ахмада, который крикнул ему: «Баркук, ты съел каравай!» Поэтому Баркук твердо уверовал в связь Ахмада с потусторонними силами1. И когда он стал султаном, он приблизил Ахмада к себе, почитал его, предоставил ему возможность ходатайствовать и не отказывал ему ни в чем. Он зашел так далеко, что даже позволил ему принимать участие в собраниях совета! Там Ахмад сидел с ним на его подушке, бранил его перед всеми эмирами и даже иногда плевал ему в лицо. А Баркук терпеливо все сносил. Даже к его гарему был допущен Ахмад, и женщины не закрывались перед ним чадрой. Передавались вердикты Ахмада, которые тут лее выполнялись. Люди твердо верили в него. Он умер в 801 году (начало 13 сентября 1398 г.)

Из биографического лексикона алъ-Маркризи (ум. 1442)2

Почти половину столетия ан-Насир Мухаммед был первостепенной фигурой в Каире. К его времени относится попытка мамлюков участвовать в разделе наследства ильханов, как показал пример Эретны. После гнусного, но удачливого Бейбарса (прав. 1260 -1277), подлинного основателя мамлюкского султаната, именно ан-Насир утвердился на каирском троне окончательно в 1309 году через несколько десятилетий, заполненных борьбой за власть, и с тех пор до своей смерти в 1340 году спокойно смог править3.

После этого в летописях отмечены до 1363 года одиннадцать смен правителей. Последние инсценировал Йелбоджа Старший, военачальник, собравший вокруг себя воинство, которого все боялись. Он назначил правителей по своему усмотрению, несовершеннолетних сыновей умерших султанов; себе он присвоил титул «великого эмира»4. Султан аль-Ашраф Шабан, юноша, которого посадили на трон в 1363 году, тоже был творением Йелбоджи. Его власть казалась непоколебимой, и все же через несколько лет он был убит своими собственными мамлюками, а те, свободные от своего деспота, но и покровителя, пали жертвами, за немногим исключением, необузданной ярости так долго мучимых жителей Каира5. Это обстоятельство способствовало тому, что аль-Ашраф Шабан смог утвердиться до 1376 года — период, который современник, оглядываясь на бывшую перед этим смуту, ощущал как счастливый6. Если можно говорить действительно об улучшении расшатанных условий жизни мам-люкской империи, то оно было коротким. Кроме того, к первым годам султана аль-Ашраф Шабана относится и роковое событие, которое раскрыло слабость империи: крестовый поход Петра I Лузиньянского, короля Кипра. Расхищение и разграбление Александрии в 1365 году явились кульминацией этого предприятия. Уже упомянутый современник, некий Мухаммед Касим ан-Нувайри из Александрии, рассказал об ужасных кошмарных снах, в которых объявлялось несчастье: одному человеку показалось, как будто бы у него сгорели указательный и средний пальцы, так что он больше не мог совершать ритуальную молитву по правилу: это не могло означать ничего другого, кроме катастрофы, которая разразится над исламом. Аодин купец увидел себя во сне в крепости на побережье, и мужчин и женщин снаружи охватил вдруг необъяснимый ужас; плача они били себя в грудь, умоляли посланника Бога о защите, «и потом я увидел орду франков, прикованных друг к другу, — они вторглись в Александрию; у некоторых из них были хвосты, как у обезьян». А один испытанный борец с неверными видел во сне в мае 1365 года в Дамаске, как ему приказали поспешить в Александрию, чтобы помолиться там за упокой мусульман. Когда он туда прибыл в сентябре, несчастье как раз произошло. «Я оделся как франк и смешался с ними, так как я понимал их язык. Я пробрался к королю Кипра, стал одним из его слуг. Я украл золотую шпору, которую позже заложил в ломбард за триста дирхамов серебром7. Франки тогда брали на службу мусульман, которые должны были тащить им награбленную добычу. «Мы вас после этого отпустим», — обещали они им. Когда франки закончили грабить, то схватили семьдесят человек из них и приковали к мачте корабля, который стоял на якоре у острова (Кипр), и открыли огонь, так что они сгорели»6.

Нападение на Александрию повредило авторитету мамлюкской империи настолько, что Ала-ад-дин, князь Карамана, был вынужден искать компромисса с киприотами; так как он больше не мог рассчитывать на достойную упоминания поддержку со стороны мамлюков, то самым благоразумным было прекратить бои с Петром Лузиньянским9. Влияние мамлюков на политику Анатолии значительно снизилось несмотря на то, что Петр потерпел крах в дальнейших предприятиях, которые были направлены против Левантийского побережья: летом 1366 года часть его флота затонула во время шторма, немного позже попытка высадиться в Триполи была отбита10. Неизвестно, дошло ли до слуха мамлюков в Каире, что усилия Петра добиться энергичной поддержки в осуществлении своих военных планов от европейских королей принесли мало результатов: европейские поселения в Александрии были тоже разграблены его крестоносцами, и итальянские торговые республики приложили все силы к тому, чтобы их экономическим интересам снова не помешала такая война на религиозной основе, которая в их глазах могла только причинить зло 11.