Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

Ливен перекрестил его, прошептал Vater Unser. Потом вынул чёрный гранёный флакон. Отсыпал два кристалла вещества в стакан с водой, стоявший на прикроватном столике. Яд быстро растворился. Фитингоф всё же своё дело знал. Вещество не издавало ни малейшего запаха и, наверное, не имело никакого вкуса.

Потом он дал выпить эту воду князю Петру. Тот жадно осушил стакан. Кристоф спрятал обратно яд.

- Спасибо, друг мой, - прошептал больной и из последних сил бросил стакан на пол. Стекло с жалостливым звоном вдребезги разбилось о паркет.

"Рассветный сон" действовал не сразу, насколько знал Ливен. Где-то через час наступает паралич всех жизненно важных органов, и человек тихо и спокойно умирает, ничего не чувствуя.

Больной закрыл глаза и уснул с блаженной улыбкой на губах.

- Спи спокойно, - вздохнул Кристоф и вышел за дверь.

- Как он? - спросил его Волконский.

- Отдыхает.

- Мне показалось, ему стало получше.

- Да. Теперь ему очень хорошо, - Ливен посмотрел своему заместителю прямо в глаза. - И будет ещё лучше.

- Что там упало?

- Ах, это бокал разбился. Не удержал в руках, - сказал Кристоф как можно более легкомысленно. - Надо бы слуг позвать, чтобы подмели пол.

Через четыре часа камердинер Пьера Долгорукова обнаружил, что его господин спит как-то слишком тихо и спокойно. Потрогал его - а тот уже холодный - и выбежал с воплями из комнаты.

Князь скончался, не дожив одиннадцати дней до своего двадцатидевятилетия. Государь очень расстроился из-за смерти своего приближённого. Он отменил празднование своего дня рождения и на три дня закрылся в своих покоях, никого не принимая. Страшно, когда умирают ровесники. Ещё страшнее, когда они умирают от таких, казалось бы, пустяков. Одна простуда может сжечь тебя в шесть дней - и всё. Смерть князя вызвала в свете определённые разговоры, но никто не сомневался в том, что наступила она от естественных причин - многие видели князя уже больным и разбитым по его приезду в Петербург. Говорили, что из-за спешки он переутомил себя, мчась по осенне-зимней распутице; к тому же, в армии действительно многих косит тиф, и заразиться им довольно просто. Добавляли, что его состояние немало ухудшил полученный им от государя строгий выговор. Некоторые, правда, высказывали удивление - почему это здоровый, крепкий сложением Долгоруков так быстро сгорел? Но "неисповедимы пути Господни". От чего только люди не умирают! Никто не минует могилы, даже и в неполных тридцать лет. Это и казалось самым страшным.

Санкт-Петербург, декабрь 1806 года.

...Кристоф приехал домой во втором часу ночи. Он был пьян - они пили с Пьером Волконским за упокой души князя Долгорукова долго и жестоко. Граф чуть было не признался ему в убийстве, но вовремя сдержался. Потом они в церковь ездили, свечку поставить и молебен заказать, и очень удивлялись, почему двери храма были заперты. Это в одиннадцать-то часов вечера.

Дома что-то было по-другому. Как-то празднично.

Дотти вышла откуда-то из темноты навстречу мужу.

- Добрый вечер, - сказал Кристоф, попытавшись улыбнуться. - А Долгоруков помер. В субботу хоронят.

Он вынул из кармана флакон с ядом, швырнул его в сторону. Тот на удивление не разбился. Кристоф горько заплакал. Доротее стало противно.

- Что ты рыдаешь? Собаке собачья смерть, - проговорила его жена, оглядывая его.

Кристоф с отвращением посмотрел на неё.

- Повтори, что ты сказала.

- Повторяю, если ты оглох: собаке собачья смерть. Кем он был, чтобы его оплакивать? - Дотти скрестила руки на груди. - Неудачник, лезущий в чужие дела, да ещё дурак дураком. Нет, хорошо, что мы от него избавились.

- Ведьма ты, - кинул ей муж. - Волчица.

- Да как ты смеешь... - прошипела Дотти, но Кристоф, отодвинув её, вставшую у него на пути, в сторону, прошёл к себе в кабинет, свистнув псу, последовавшему за ним.

В комнате горел камин. Пёс, продрогший в не очень хорошо отопленном доме, улёгся рядом с огнем. Кристоф нашел початую бутылку коньяка и уселся пить дальше.

"Собаке собачья смерть", - сказала злая рыжая его супруга. "Нет, Герцога, тебе - человеческая", - потрепал он за ухом у своего пса, пришедшего к нему.

"Зачем Дорхен так о покойнике? Жестокая", - опять подумал он. А он стареет... И ему уже не всё равно. Хотя Пьер был друг - только последний месяц числился врагом. Много с ним прожито, много дорог пройдено. И вовсе не обязательно его было проклинать... Яд был просто актом милосердия - вряд ли бы Долгоруков выкарабкался. Кстати, где он потерял этот флакон? Потом вспомнил - валяется в гостиной. Доротея, наверное, подобрала. Хорошо. Её бы еще научить стрелять из карабина - будет почти как он сам. Тоже Ангел Смерти...

Он заснул прямо в кресле, разморенный теплом от очага. Проснулся от того, что пёс рычал и подвывал.

- Что там, Герцог? - спросил Кристоф спросонья.

Его питомец выглядел жалко. Шерсть вздыбилась на загривке, хвост зажат между ног. Остекленевшими глазами зверь смотрел на дальнюю стену. Кристоф обратил взгляд туда же. Там, рассматривая гравюру с морским пейзажем, стоял, как живой, новопреставленный генерал-адъютант князь Долгоруков, в парадном мундире, со шпагой и при орденах, - так, как его обрядили в гроб. Призрак обернулся, и рычание Герцога перешло в тоскливый вой. Кристоф встретился взглядом с покойником. Выглядел князь Петр как в лучшие свои дни, глаза его излучали небывалое сияние - вот только были без зрачков. "Мой Банко", - подумал граф. - "Только почему ты являешься ко мне, а не к моей супруге?"

- Ты теперь так и будешь ко мне ходить? - Кристоф не боялся его.

Призрак ничего не ответил.

- Ты можешь уйти? Собака эта сейчас весь дом на уши поставит, - продолжил граф.

Долгоруков - точнее, то, что приняло его облик - послушно растаял в воздухе.

И ничего от него не осталось - ни несмываемых пятен крови на паркете, ни выжженных божественным огнём знаков "мене, мене, текел, упарсин", ни запаха могильной сырости. Кристоф погладил пса, всё ещё перепуганного появлением того, кто не должен был являться. "А если его сочли самоубийцей и не приняли?" - подумал граф. - "Он ещё вернется?"

Друг его, проклятый и отравленный им, приходил к графу каждое полнолуние во снах или в промежутках между сном и бодрствованием. В течение всех последующих тридцати двух лет, отпущенных Кристофу. На нём всегда была парадная униформа, золотая шпага "за храбрость", данная ему за его подвиги при Аустерлице, и светло-карие глаза без зрачков излучали неземное сияние. Князь ничего не говорил, только улыбался грустно. И никто, кроме Кристофа, его не видел. Сначала граф пытался с этим бороться - свечки ставил, панихиды каждый год заказывал - и в православном храме, и в лютеранской кирхе, поминал его каждое восьмое декабря - в день смерти, и каждое девятнадцатое декабря - в день его рождения, но Пётр Долгоруков не переставал приходить к нему каждый месяц. И вскоре Ливен смирился с этой странностью в своей повседневной жизни.

...За завтраком Доротея пожаловалась:

- Этот пёс выл всю ночь как бешеный. Ты слышал?

Кристоф молча кивнул, мысленно добавив: "Да, и видел, на что выл пёс. Лучше тебе не знать этого".

Восточная Пруссия, декабрь 1806 года.

Действующая армия двигалась на северо-запад под сыпавший из низких туч мокрый снег, навстречу сырому ветру. Копыта лошадей, колёса артиллерийских орудий, фуражирских телег увязали в осенней распутице, не застывающей на морозе - зима в этих краях выдалась очень тёплой и дождливой.

Навстречу русским и пруссакам шли французы. Наполеон уже прибыл в армию - победоносную, разгромившую самонадеянных наследников Фридриха Великого у Иены и Ауэршедта. Шпионы докладывали ему о ссорах в командовании русских, о том, что Александр назначил престарелого фельдмаршала руководить наступлением, о бескормице и нехватке запасов продовольствия у противников. Прусский король с семейством уже бежал на восток своей страны, изгнанный из Берлина. В своей победе император французов был уверен.