Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

Через неделю Жанно отправили в штаб Третьей бригады, вместе с тремя прусскими офицерами. Лёвенштерн знал, кто эту бригаду возглавляет. Ему не слишком хотелось встречаться с Иоганном фон Ливеном, но что поделать - такова служба.

Путь занял полдня, и он развлекал своих спутников рассказами о собственных студенческих похождениях. Оказалось, что двое из них приходятся друг другу родными братьями, а третий был их кузеном, и что все они учились в Иене. От них он узнал, что поляки, скорее всего, перейдут на сторону Бонапарта, потому что тот обещал дать их стране независимость.

В Штабе Третьей бригады Иоганн фон Ливен подписывал целую гору документов, одновременно слушая доклад адъютанта. Лёвенштерна он принял чуть попозже, после пруссаков и, выслушав деловую часть, проговорил:

- Мне тут передали, что вас назначают в Ахтырский гусарский полк. Ахтырцы - в моей бригаде.

- Тем лучше, - любезно улыбнулся Жанно.

Иоганн быстро подписал рапорт о переводе Лёвенштерна и отложил бумагу в сторону.

Жанно успел подметить, что его несостоявшийся зять чувствовал себя в походных условиях как рыба в воде и даже стал весьма поразговорчивее. Он мало изменился с прошлого года, только слегка похудел, но это его даже украшало.

Они не говорили ни о чём личном. Пару раз, когда во время движения обнажалось запястье графа, Жанно видел браслет, сплетённый из темных волос, очень напоминающих волосы его сестры. И обручальное кольцо не снимал. Их разговор вращался вокруг передвижений дивизии, командования. Наверное, и к лучшему это было.

Вечером, засыпая на узкой походной койке, Жанно был уверен - тяготы войны, разлука отвлекут его от тягостных мыслей. Он найдёт себе потом милую немочку или же возобновит переписку с Эмилией Лилиенфельд и обнадёжит её. Но Дотти не получит от него ни слова. Если он впал из-за неё в немилость к графу - так это даже к лучшему. Протекция всё же не всесильна.

Молдавия, ноябрь 1806 года.

Князь Пётр Долгоруков ненавидел всё то, что окружало его в Южной Армии, ненавидел этого "чухонца" Михельсона, который всё медлил и никак не хотел закончить войну с турками как должно - победоносно и решительно; тягомотную погоду он тоже ненавидел, но больше из-за того, что вынужден прозябать здесь, среди военных, вяло перестреливающихся с турками, когда его место - в Петербурге, рядом с государем. Ведь пока князя нет, Ливен приберет к рукам всё - и Екатерину, и ту небольшую толику власти, в обладании которой Долгоруков был уверен, и влияние на императора. А здесь его уже тоже возненавидели, когда он давеча в сердцах обозвал командующего Южной армией "вредителем".

"Эх, почему всё так медленно?" - думал он этим не слишком добрым ноябрьским утром.

В дверь занимаемой им палатки просунулась голова его адъютанта.

- Чего тебе надо, не видишь, я голый? - скорее испуганно, чем гневно закричал князь, едва успев накрыться простыней.

- Простите, Ваше Сиятельство, вам срочная депеша из Петербурга. От государя. И ещё почта... С курьером, - проговорил смутившийся адъютант.

Завернув вокруг торса одеяло подобно тоге, князь принял то, что пришло на его имя с фельдъегерем, и первым делом открыл депешу. Там сообщалось, что ему следует оставить Южную Армию немедленно, так как Пруссия гибнет, королевская семья вынуждена бежать, армия их разгромлена под Иеной, и ему нужно срочно ехать туда. "На тебя, Пётр, уповаю!" - заканчивалось собственноручное послание Александра.

Другое письмо было от брата Михаила. Тот сообщал: "Немцы нынче взяли всё. В. сообщил мне, что Л. осуждает твоё поведение с Михельсоном в беседах с государем. Я понятия не имею, насколько это правда. Но Л., похоже, вознамерился испортить твою жизнь, и твоё отсутствие ему только на руку. К. говорит также, что он сам теперь просит её о встречах, а это значит, что он собирается загребать жар чужими руками, в этом случае - нашими. Я могу попробовать его прикончить, но пока не знаю как. Проблема в том, что это нужно сделать быстрее, ещё до того, как твой ответ достигнет меня. Пока, Петя, ты за тридевять земель, мне остается только молча наблюдать..."

Пьер не дочитал письмо, порвал его и крикнул адъютанту:

- Что уставился? Беги в Штаб, скажи, государь мне срочно приказал в Петербург ехать.

Он быстро оделся, даже не прибегнув к услугам камердинера, которому приказал готовить лошадей.

- Сегодня уезжаем. Сию же минуту, - говорил Долгоруков, деловито застегивая крючки на мундире.

- По такой-то погоде, Пётр Петрович? - испуганно сказал Митька, показывая на окно, за которым лил дождь стеной.

- Мне наплевать, какая погода. Я должен быть в Петербурге через две недели, - раздражённо проговорил князь.

- Так не доедем же, Ваше Сиятельство, - попробовал возражать слуга, но Пьер дал ему затрещину со словами:

- Давай, живее задом крути, собирайся.

"Измена. Выдал меня чухонец. Наговорил государю. Что меня там ждёт - ссылка, Сибирь, опала?" - лихорадочно соображал князь. - "Да, это только так написано - "в Пруссию". Может, сразу свернуть на Иркутск?"

Через два часа князь Долгоруков уже скакал во весь опор на Север, молясь Пресвятой Богородице, чтобы уцелеть, чтобы приехать не слишком поздно и чтобы ему по возвращению не протянули рапорт об отставке. "Это всё немец. Предатель", - князь вспоминал жуткий, пробравший его до костей взгляд Кристофа фон Ливена во время их последнего разговора. "Колдун он", - думал он где-то под Воронежом, загнав седьмую по счёту лошадь. Погода была безобразной, и Долгоруков чаще всего мчался верхом или в курьерской тележке. Адъютанты его застряли где-то в Малороссии, вещи князя, охраняемые лакеем Митькой, были там же, но Пьера это почти не волновало. При нём были пистолеты и бумаги - что ещё нужно?

После Москвы он почувствовал, что у него сильно болит и кружится голова, жар приливает к лицу, но на своему состоянию князь не придал ни малейшего значения. Под самим Петербургом, когда он уселся в сани - здесь, на Севере, уже намело сугробы после длинной осени - он впал то ли в сон, то ли в бред. Женщина в белом твердила ему страшные слова на чухонском. Её дыхание чувствовалось рядом. Потом она, приобретя черты Кристофа фон Ливена, начала его душить. Он очнулся около Зимнего. Доложил о себе. Государь пригласил его в кабинет.

- Быстро ты, князь, - проговорил Александр голосом, практически ничего не выражающим.

- Рад стараться, Ваше Величество, - вид Долгорукова был потерянным, глаза блуждали, на щеках алел лихорадочный румянец, который государь списал на действие мороза.

- Чай, кофе? - поинтересовался государь, не любивший, чтобы его подданные голодали в его присутствии. Ему стало жаль князя, которому он хотел прочитать выговор, а потом рассказать о тех бедах, которые постигли Пруссию. Сапоги у Долгорукова были обляпаны сзади грязью, мундир запылился, тонкие тёмно-русые волосы обвисли грязными сосульками.

- Воды, если можно, - слабым голосом сказал князь Петр.

Александр приказал камер-лакею принести графин с водой.

- Я тебя не спрашиваю, почему ты не сладил с Михельсоном. Всё знаю, - начал Александр. - Я не спрашиваю, почему год назад ты кричал на старика Кутузова. И зачем нападал на князя Чарторыйского. Ты скажешь, что выражал мою волю. Как и все. Возможно, эти все и правы. Но в тех случаях, которые я назвал, ты, князь, исполнял только свою волю. Я счёл своим долгом тебя остановить, пока ты опять не наломал дров.

- Ваше Величество, Михельсон действительно медлит, - возразил Долгоруков. - Ему этих турков раздавить...

- Я не могу позволить себе полномасштабную войну на два фронта. Если бы он пошёл атаковать, как ты его заставлял, турки ответили бы адекватно. Нас бы разгромили и мне бы пришлось отзывать войска с Западного фронта, чтобы воевать на Юге. Главный враг почти у наших границ. Я посылаю тебя в прусский Штаб. Чтобы ты воодушевил пруссаков не сдаваться на милость Бонапарту - раз уж ты так любишь подпинывать нерешительных, - продолжал государь, глядя на князя и думая: "Бог мой, да у него жар... Ещё заразит чем-нибудь". - Но сначала ты должен отдохнуть - на тебе лица нет.