Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

- Генерал-адъютант князь Волконский, Ваше Величество, - проговорил Кристоф. - Он же мой первый заместитель.

"Нет. Никуда я Ливена не отпущу", - подумал государь.

- Вот что. Пехотных генералов у меня множество, - произнес император после небольшой паузы. - А ты у меня один. Так что оставайся пока здесь. В Петербурге ты нужнее.

На празднике в честь крестин новорожденной великой княжны Елизаветы Кристоф встретил Пьера Долгорукова, выглядящего, несмотря на радостную атмосферу, мрачнее тучи.

- Привет, - поздоровался с ним князь. - Если ты о нашем Деле, то новости хуже некуда.

Они вышли в коридор, так, чтобы их никто не подслушал.

- Да я уже понимаю. Государь не позволил мне ехать в действующую армию, - проговорил Кристоф. - Но Чарторыйский, я надеюсь, в гробу? А то мне говорили, что его отравили.

- К сожалению, выздоровел. И поехал в свою Вильну. Я уезжаю. Государь отправляет меня в Южную армию на месяц, - проговорил Пьер, глядя на свои коротко остриженные ногти.

"Чарторыйский, в итоге, выиграл", - сказал про себя граф.

- Катька мутит что-то своё, - продолжал Долгоруков. - Но я бы на неё особо не рассчитывал. И, кстати, говорят, ты с ней спишь?

- Кто говорит?

- Она сама выложила как на духу моему брату Мише. Так что finita la comedia. А ты, небось, уже и размечтался, как введёшь ливенщину? И все твои земляки понаедут из своей Чухляндии, а ты станешь кем-то вроде Потёмкина при Екатерине-матушке? Да не бывать этому, - жёстко и зло произнес князь Петр, вспомнивший все давние претензии к Ливену.

- Слушай. Ты так сильно жаждешь, чтобы я тебя застрелил? - утомленно проговорил Кристоф; - В свою очередь, могу сказать, что ты спишь и видишь себя здесь полным хозяином.

- Ты откуда знаешь?

- Сам же мне и говорил, - граф отошёл от него подальше.

Его друг последовал за ним. Подойдя к нему, проговорил:

- Моё время действовать пришло. И, когда в следующий раз я буду разговаривать с государем, сообщу ему всё про твои отношения с его обожаемой сестрой и про то, как ты спишь и видишь себя королём Ливонии. К тому же, у меня есть кое-какие подозрения на твой счёт. О том, кто впустил в Штаб Савари. Тогда, при Аустерлице. И я не премину поделиться ими с государем.

- Рассказывай, делись. Государь сочтёт тебя придурком и будет прав, - огрызнулся Кристоф. - У тебя же нет фактов. Никаких.

- А зачем мне факты? Я дождусь первого поражения нашей армии и воспользуюсь моментом, - простодушно раскрыл детали своей интриги Долгоруков.

У Ливена все слова замерли на языке. Человек, с которым он был доселе в хороших отношениях, решил записать его во враги и нанести подлый удар исподтишка, о чём сам, по наивности или глупости своей, только что сказал вслух. Убить его, что ли?

- Пользуйся, - прошептал Кристоф. - Что ты будешь делать после того, как меня снимут? Сядешь на моё место, да?

- Нет. Сначала я понаблюдаю за тем, как ты подыхаешь, - произнес князь, хитро сощурив свои красивые, немного женственные глаза. - Потом приду к твоей жене и потребую того, что она мне как-то уже давала. Может, и женюсь на ней...

- Не успеешь, - граф взглянул на Пьера расширившимися глазами, в которых тот разглядел ледяную бездну, безнадёжное балтийское небо и увидел свою Смерть. Потом фон Ливен тихо, одними губами проговорил пять слов на латышском. "Когда-то и это работало. Непонятно как, но работало. Может быть, получится и на этот раз", - подумал он, произнося их. Lai Osinis Tavejs Tiks Beigts (Да Будет Кровь Твоя Мертва). Старое ливонское проклятье. Кровь этого недоумка, возомнившего себя Петром Четвёртым, будущим императором Всероссийским, будет мертва. Очень скоро. Обратной силы проклятие не имеет. К любой отраве можно найти противоядие, рану может вылечить искусство медика, пистолеты дают осечку, а пять слов на языке, который мало кто знает, бьют без промаха. Так уже два раза получалось.

- Что это значит?! - закричал князь.

- Вся твоя кровь превратится в гной, и ты сдохнешь в мучениях, - невозмутимо отвечал Кристоф.

"Он заслужил", - подумал граф, возвращаясь домой. - "За то, что сам записался ко мне во враги, хоть я его и не просил. И за то, что говорил гадости о Дотти".

...Дома он узнал, что его сыну стало лучше - прорвался нарыв в горле, который, оказывается, и душил маленького Поля. Кристофу показалось, что эти два события - выздоровление его "наследника" и то, что он подписал приговор своему бывшему другу - как-то связаны одно с другим.

***

Лёвенштерн перед отъездом написал два длинных письма - одно, довольно витиеватое и неоднозначное, предназначалось для Элен Будберг, другое, написанное в шутливом и легкомысленном тоне, - для Эмилии Лилиенфельд. С друзьями он покамест не прощался, потому что многие из них уже и так были там, куда он собирался. Написав оба послания, Жанно уже думал лечь спать, зная, что в эту ночь, как и в последующие, не заснёт. Тут в его кабинет постучался его слуга Якко и принёс ему записку.

- Что это? - нахмурился Жанно.

- Какой-то мальчик передал. Сказал, что будет ждать вашего ответа здесь же.

Лёвенштерн вскрыл письмо. Почерк не очень знакомый. Подписано ротмистром Кавалергардского полка Алексеем Охотниковым. Лёвенштерн знал его, как и всех, называл на "ты", но близким другом бы поостерегся назвать. "Любезный Жанно. Срочно пройди за подателем сего. Это важно". "Что за таинственность?" - нахмурился он. Охотников последнее время был болен - поговаривали, что его ранили на дуэли. Почему-то Лёвенштерн согласился пойти за мальчиком, который сразу схватил его за руку и окольными подворотнями повёл к дому его приятеля. Жанно периодически казалось, что его ведут в ловушку, но радовало, что он не забыл захватить заряженный "Льеж", чтобы защитить себя в случае чего. Мальчик ничего ему не говорил - Лёвенштерну вообще показалось, что тот глухонемой. Потом - дом Грушкина, третий этаж по шаткой лестнице. Его завели в темную, освещённую двумя лишь свечами комнату. В ней стоял тяжелый дух гноя и лекарств. Охотников лежал в горячке, с запавшими глазами, перебинтованной грудью. Хрипло, почти беззвучно он прошептал:

- Спасибо, что пришёл, пока я ещё не всё...

- Тихо, тихо. Что с тобой? - обратился к нему Жанно.

- Чахотка, - отвечал его приятель. - Скоротечная. Осталось немного.

- Не говори так, - Жанно стал осматривать его. У его приятеля оказалась совсем не чахотка. Но и не следствие пулевого ранения на дуэли.

Рана была нанесена в спину каким-то колющим оружием - судя по всему, ножом или кинжалом. Из-за неправильного лечения очень запущена и загноилась, аж до черноты. Ничего нельзя было уже сделать.

- Я безнадёжен? - слабо усмехнулся Алексей.

Жанно не знал, что сказать. Лгать не хотелось, но и ввергать больного в отчаяние - тоже.

- Я догадываюсь, о чём ты думаешь, - продолжал он тихо, - Не знаешь, говорить ли правду?

- Я не знаю правды. Всё в руце Божьей, - отвечал Лёвенштерн уклончиво.

- Зато мне всё известно. Ну что ж, зато умираю, как христианин, - проговорил Охотников.

- Как ты получил эту рану? За что?

- Меня ударили кинжалом на выходе из Французского театра. Когда была премьера "Агамнемона", - отвечал больной, откашлявшись и выплюнув сгусток темной крови в платок.

Премьера этого спектакля, насколько Жанно помнил, состоялась 4 октября. Значит, почти месяц уже прошёл.

- А за что - за то, что возлюбил слишком много, - загадочно добавил он.

- Но зачем тебе понадобилось моё присутствие? - недоуменно спросил Лёвенштерн.

- Вы адъютант графа Ливена? - из темноты раздался мелодичный женский голос, который Жанно слышал всего лишь раз, но не мог спутать ни с чьим другим. Он разглядел женщину в чёрном, сидящую в дальнем углу и не проронившую ни слова во время его разговора с умирающим товарищем.