Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

- Нет. Мучается, - произнесла Дотти.

Она сама только начала вставать и принимать гостей после долгой болезни, вызванной трудными родами. При виде её Кристоф подумал, что его побег на войну был бы слишком эгоистичным поступком. Бросить её одну со всем этим зверьём? Нет, это невозможно.

- Мне кажется, мы поспешили его отравить, - сказал он озабоченно. - За него есть кому мстить. И нынче я буду молиться за то, чтобы он остался в живых.

Доротея взглянула на него как на помешанного. Потом немного презрительно, словно распознав в нем труса.

- Если он умрёт, то все догадаются, что это яд, - начал он говорить. - И, зная, как я к нему отношусь, заподозрят нас.

- Бонси, - прервала его Доротея, - Кто тебе сказал, что то, что с ним происходит, похоже на типичное действие яда? Все говорят, что у него простая желчная горячка, которую перенесли многие и выжили.

- Всё равно. От чего бы он не скончался - от болезни, от яда, от раны или еще какой-нибудь случайности - подумают на нас. Месть поляков будет жестокой. Так что молись за его здравие вместе со мной. Иначе нас самих могут так же...

Доротея сузила глаза - безжалостные, холодные. Поджала губы. Графу показалось, что она сейчас воскликнет, как та самая леди Макбет: "Ты не мужчина!" Но жена оказалась умнее. И промолчала. "Что бы ты делал без меня?" - подумала она. Потом посмотрела на его бледное лицо. Увидела, насколько же он устал и обессилен. Упрёки лучше оставить на потом.

- У тебя очень болит голова, - произнесла Дотти. - И вот здесь иногда тоже, - она положила свою ладонь ему на грудь. - Ты сгоришь со всем этим. Чарторыйский может поправиться. Но ты умрёшь безо всяких ядов.

- Я знаю. Будберг мне уже предрекает чахотку, - Кристоф не знал, любит ли он её, такую сильную и решительную. Наверное, да. Определенно, да. А Доротея никогда не была похожа на других. Хрупкая с виду - сильная внутри. Легкомысленная и неопытная внешне - мудрая и прозорливая на самом деле. Даже знает, где у него болит периодически, хоть он никогда не жалуется. И гладит его сейчас так нежно, так приятно... А ему никогда не хватало ласки. Женской ласки. Мать ему этого не давала. Ни одна из женщин, с которыми он иногда делил ложе, не гладила его по волосам, не целовала в грудь. Возможно, из-за того, что с детства ему не хватало нежности, он так привязался к этой девочке. И граф, прежде спокойно воспримавший то, что его женщина может принадлежать не только ему одному, так её ревнует - даже к чужим взглядам. Хотя он сам не всегда отличался верностью - вот, легко дал себя соблазнить наглой и дерзкой принцессе Като.

Кристоф ощущал желание, но слабое - осуществлять бы его не стал, да и помнил предупреждение доктора о том, что пока, хотя бы в течение двух месяцев после родов, следует воздерживаться... И спать очень хотелось.

***

Князь Адам Чарторыйский ждал прихода Смерти. Но над постелью не склонялась страшная дама с пустыми глазами, которую он помнил из своего детства. Лишь Анж, всё-таки допущенная в его спальню, когда князь понял, что ему стало гораздо хуже, вытирала с его лба пот, меняла рубашки, кормила его насильно и всё порывалась звать доктора. Но он говорил в полубреду: "Пришлют немца. Он расскажет немцам. Те и будут рады".

Сам Адам догадывался, что его отравили, но ни одно из противоядий, подносимых ему племянницей, не приносило облгечения. Болезнь была похожа именно на действие яда - его желудок не удерживал никакой пищи, его постоянно рвало желчью, смешанной с кровью, лихорадка измотала вконец все силы, он худел и слабел с каждым днём и потихоньку готовился к своей кончине. Но вестники смерти ещё не появлялись. Был только бред, приходивший с наступлением сумерек. И сейчас он видел странное.

В окно светила осенняя охотничья луна, и на её фоне кружились чёрные птицы, громко крича: "Кар-р! Кар-р! Мар-ри! Где Мар-ри?" "Кто такая Мар-ри? Marie? Кто такая..." - пробормотал он и вдруг вспомнил - дочь его, никогда им не виданная, маленькая принцесса, похожая на него так же, как он сам походил на свою красавицу-мать. Он увидел Marie - не младенцем, а милой девочкой, какой она, несомненно, была бы сейчас, в свои семь. Она сидела здесь, рядом с его постелью. А птицы подлетали всё ближе, и крики их делались всё оглушительнее. Страх охватил князя. "Отдай её нам!" - закричала стая. "Нет! Берите всё, что угодно, только оставьте мне эту девочку!" - воскликнул Адам. "А что ты нам дашь взамен?" "Золото... Сколько вам нужно золота?" - спросил князь и вдруг увидел, что птицы превратились в его врагов - вот Долгоруков, вот великая княжна Екатерина, вот императрица Мария, вот Уваров, вот Мария Нарышкина... Но нет среди них Ливена. Странно. "Возьмите моё золото и улетайте обратно!" - начал он умолять их. "Нам не нужно твоё золото. Оно ржавое и на нём кровавые пятна выступают", - это произнес тот, чьего лица он не узнал - только голос. Двенадцать лет назад этим же голосом князю объявили, что он предатель и заслужил смерть. "Тогда возьмите моё королевство. И мою корону..." - взмолился Адам. Екатерина Павловна, зловеще улыбаясь, произнесла: "Нам не нужно твоё королевство. Его не существует. А корона твоя вырезана из осины, на которой повесился Иуда". "Возьмите тогда глаза мои... Чтобы я вас никогда больше не видел", - предложил он. Из толпы вышел смутно знакомый ему молодой человек, худой, высокий, с золотистыми волосами и зелёными глазами. Он сказал пустым голосом: "Побывали мы уже в глазах твоих, князь. И забрали из них всё, что нам нужно". Он взял девочку за руку и увел её вверх. Стая врагов вновь обратилась в стаю ворон. И дочь его повернулась к нему. Улыбнулась. И он увидел, что вместо глаз у девочки - кровавые зияющие раны. Князь закричал и пришел в себя. Похоже, он пережил кризис.

Анж, сидевшая у его постели, гладила его по волосам, спутанным и слипшимся от обильного пота. Он слабо улыбнулся ей и заснул крепко - впервые за весь период болезни.

Он проснулся почти здоровым. Анж целовала его. Позже он говорил ей:

- Я знал, что умру и думал звать ксёндза - причащаться, и секретаря - писать завещание. Но не видел знаков.

- Если бы ты умер, всё бы пропало. "Фамилия" была бы обезглавлена, - призналась княжна. - Дед уже стар и может действовать только в Польше. Дядя Константин свернул бы борьбу быстро, после первых же неудач. Замойским сложно доверять. Анжей слишком юн. Остались бы только женщины.

- Ты бы возглавила, - улыбнулся он.

- Тебе нужен наследник. Сын, - произнесла Анж.

- Я не могу ни на ком жениться, пока есть ты, - признался он.

- Я дам тебе сына. Спи, - и она поцеловала его в сухие, обескровленные губы.

ГЛАВА 7

Санкт-Петербург, ноябрь 1806 года

Император Александр принимал друга в своем малахитовом кабинете. Лишь только Адам зашёл, государя кольнула в сердце жалость - князь очень сильно изменился со дня их последней встречи. Одежда висела на нём как на вешалке, лицо осунулось, черты его, и так довольно строгие, заострились ещё больше, и даже перстни, казалось, потускнели и болтались слишком свободно на его узких пальцах. Что-то птичье, резкое появилось в его лице.

- Я слышал, что ты был болен, но не думал, чтобы настолько серьёзно... - начал император вместо приветствия. - Что случилось?

- Меня отравили, - лаконично ответил Чарторыйский, заранее знавший, что его венценосный друг непременно об этом спросит, и подготовивший ответ заранее. Он даже знал, на кого следует указать как на отравителя.