Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

- Был тяжелый путь, я всё понимаю, - она заключила его в объятья. - Ну а всё-таки? Расслабься, ты теперь дома.

- Мой друг погиб, вот что, - наконец признался Бенкендорф.

- Боже мой... На войне?

- На дуэли, - вздохнул Алекс и поведал Марго всё, что случилось.

Маргарита склонила голову и задумалась.

- Вот какова женская алчность, - печально произнес барон.

- Знаешь, а я понимаю мать этой девочки, - проговорила его любовница. - Конечно, ей надо было действовать тоньше и предупредить твоего друга заранее, а не ставить перед фактом, но... Если, как ты говоришь, он был беден и в долгах, а новый жених богат...

- Как можно в жизни руководствоваться одними соображениями выгоды! - вспыхнул Алекс. - И я удивлен слышать такое от тебя!

- А деньги решают многое. Сколько бы они протянули вдвоем, с его долгами? Сколько бы продлилась их любовь? Месяц, два, три? - Марго была вспыльчива и тоже повысила голос. - А если бы дети пошли? Начались бы распри из-за долгов, из-за того, что нечего поставить на стол... Тем более, девушка, как я поняла, уже привыкла к определенному образу жизни. Какой бы для нее был удар. Нет, маменька там всё правильно сделала.

- Да, и из-за этого погиб человек, - возразил Алекс. - Из-за её мудрости и предусмотрительности.

- А здесь он сам виноват, - твёрдо произнесла мадемуазель Жорж.

- Да что ты понимаешь! - взорвался её любовник.

- Я? - усмехнулась она. - Я много что понимаю в этих вещах. Увы.

Она тяжко вздохнула.

- Прости, - проговорил Бенкендорф. - Но там была затронута честь.

- Все-то вы любите говорить о чести. О гордости, - сказала она. - В ущерб здравому смыслу.

Он хотел сказать: "Что ты знаешь о чести?", но решил замять спор. Осадок всё же остался, и немалый. Он впервые подумал, что они слишком по-разному смотрят на жизнь. Это неудивительно. По сравнению с ней он вырос в тепличных условиях. Марго много пережила в детстве - пьянство и побои отца, скидания, во время которых она каким-то чудом не оказалась в борделе. В 15 лет Маргарита уже играла взрослые роли - ей повезло с внешностью, она рано развилась и в этом возрасте выглядела не угловатой девчонкой, как большинство её ровесниц, а вполне сформировавшейся, обворожительной девушкой. Естественно, где успех - там и поклонники, и обычное для актрис решение найти покровителя. Первым у Марго стал Люсьен Бонапарт, брат Наполеона. Потом - князь Сапега. Затем и сам император. Алекс не расспрашивал её о прошлом. Она сама рассказывала.

"Мы разные, но все-таки мы вместе", - подумал он, засыпая у себя в постели.

Алекс и Марго сходились в одном. Им обоим сложно было на протяжении долгого времени хранить верность одному и тому же человеку. На балу в Тюильри он увидел очень красивую, высокую, стройную, тёмноволосую даму - чтицу императрицы Жозефины, мадам Гоццони. Его давняя знакомая, мадам Дюшанель, решила выступить в качестве посредницы, и он через неё назначил свидание своей новой пассии на маскараде в Опере. Он приехал туда пораньше и замер у входа в ожидании дамы, с которой он решил пройти в ложу и заняться там всем, что успел навоображать себе. Вместо этого он столкнулся с другой маской, влепившей ему пощечину и бросившей в лицо: "Распутник!" Это оказалась Марго Жорж, разумеется. Жозе, нерадивый слуга Алекса, доложил ей в подробностях, куда и с какими намерениями отправляется его господин. В этот раз всё было серьёзнее - она отказалась даже принимать Алекса у себя. Бенкендорф вновь почувствовал себя героем какой-то дурацкой пьесы. Просто оставить Марго он теперь не мог - она слишком многое о нём знала, и да, похоже, он и в самом деле любил её. И любовь эта приносила не блаженство, а боль. Слишком много эмоций. Слишком много страстей. Слишком много всего.

ГЛАВА 7

Санкт-Петербург, декабрь 1807 года

18 декабря Аракчеев потребовал у Александра ликвидировать Военно-Походную Канцелярию и убрать графа Кристофа с поста первого докладчика по военным делам. Император не торопился. О "немецком заговоре" сообщали слишком многие. И проект, поданый ему графом, он пролистал. Что ж, создание таких проектов - последствие "остзейских привилегий", отнятых его бабкой и восстановленных отцом. Кое-какие разумные мысли есть, но в целом же... Вроде бы подписано Кристофом, но почерк не его и не его секретаря Штрандманна - Александр помнил, кто как пишет. Да, а ещё на аудиенции Ливен долго и непривычно пылко доказывал, почему воевать со Швецией нельзя. Император не стал с ним спорить. "Он загнан в тупик", - догадался он. - "И куда же мне его девать?" Ликвидировать Канцелярию государь собирался и так - граф Аракчеев показал, что с её функциями прекрасно справится и военное министерство. Можно отправить Кристофа в почётную ссылку. Но тогда вдовствующая императорица выест ему весь мозг, а Ливена ещё и в мученики запишут. Като говорила, что его собираются убить. Пускай. Но лишь бы не в костином топорном стиле... Впрочем, выглядел Кристоф и так не очень, и глаза у него как-то странно блестели, как у чахоточного - может быть, уже кашляет кровью. Тогда жить ему максимум полгода, с учётом петербургского климата. "Если Алексей Андреевич подождёт..." - задумался государь. И Минна фон Саган, эта очаровательная "царица Савская", как её называли в свете, вчера, во время их свидания наедине в её пропахшем пачулями будуаре, говорила нечто про "волков в овечьей шкуре" - остзейских баронов. Некстати вспомнился фон дер Пален, человек с обширнейшими связями в среде "своих", соблазнивший его властью. Уж не соблазнил ли он властью этого "Вильгельма Телля" во время оно? Надо с Кристофом откровенно поговорить.

26 декабря в Зимнем дворце был бал, большой и весьма веселый. На нём присутствовал весь свет. Лёвенштерн с новеньким флигель-адъютантским аксельбантом упивался собой, флиртовал с пятью дамами и девицами одновременно и радовался жизни. Его бывшая возлюбленная в великолепном платье бирюзового цвета всячески изображала веселье. Её пригласил на танец сам государь. Во время тура вальса они разговорились, и их беседа незаметно свелась к союзу с Наполеоном.

- Этот год оказался тяжёлым для всех нас, графиня, - говорил государь, глядя в её яблочно-зелёные глаза, блеск которых усиливался причудливым мерцанием бриллиантового колье. - Признаюсь вам в этом честно. Мне пришлось принять не самые популярные решения.

- Вы сожалеете об этом, Ваше Величество? - Доротея легко улыбнулась. Странно - она была совсем не красавицей, но что-то в ней привлекало его внимание - то ли глаза столь редкого цвета и столь загадочного выражения, то ли манера говорить и улыбаться. Вальсировала она, кстати, превосходно. И одета изысканно.

- Как вам сказать, Дарья Христофоровна. Современники меня ненавидят, но я уповаю на милость потомства, которое беспристрастно изучит мои мотивы и оправдает меня, - он улыбнулся, но глаза его остались холодными.

- Ваши решения делают вам честь как благородному человеку и государю, - тихо проговорила она. - Но для того, чтобы считать их успешными, нужно, чтобы и другая сторона также отличалась благородством. Уверены ли вы в том, что не будете преданы и осмеяны?

Александр ничего не отвечал. "Она умна. Слишком умна", - подумал он. - "А, может быть, она действует на своего супруга подобно леди Макбет?"

После танца он распил с Доротеей шампанское и очень тихо, наклонившись к её чуть оттопыренному уху, прошептал:

- Граф Аракчеев давеча попросил отставки вашего супруга. Я в раздумьях - подписывать её или нет?

- На всё ваша воля, государь, - произнесла она, нервно прикусив нижнюю губу. - Но я бы на вашем месте удалила графа Аракчеева.