Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

- Адамом, - ответила она как само собой разумеющееся.

- Довольно Адамов в нашей семье, - произнёс он. - Это имя не приносит счастья.

- Тогда он будет Станиславом, - проговорила его племянница.

- Так-то лучше.

Анж хотелось, чтобы он ушёл. Чтобы все ушли. У неё, похоже, пришло молоко, уже начало протекать, и с этим нужно было что-то делать. К счастью, ей на помощь пришла пани Изабелла. Она взяла Адама за руку и вывела его из комнаты. Княгиня сказала сыну:

- Теперь, я полагаю, надо ждать гостей из Петербурга. Что мы им скажем?

- Соврём, - пожал плечами Адам. - Ничего другого не остаётся. В любом случае, нам придётся скрывать этого ребёнка.

- И этот мальчик - даже не его дитя, - заметила Изабелла. - От него вообще не может быть детей. Но никто не смеет ему этого сказать.

- Значит, мама, мы опять отказываемся от выпавшего нам исторического шанса взойти на российский престол? - усмехнулся Адам. - Восемь лет назад ты считала совершенно иначе.

- Ну, если ты хочешь, чтобы и этому ребёнку не дали вырасти... - мать пристально посмотрела на него чёрными глазами, в которых горел тот же огонь, что и у него.

Адам повторил фразу Валентина про алхимического волка.

- Придут другие. Бояться надо домашних его. Матери, сестры, брата, - покачала головой княгиня. - Они-то блюдут чистоту крови как никто. А волк... Что волк? Он сгорит. И не его нужно страшиться.

- А кого? - нетерпеливо спросил её старший сын.

- Самого себя.

***

Де-Витт явился к Батовским в начале ноября. Его встретил сам граф, человек безмерно светский и любезный.

- Я слышал, у вас в семействе пополнение? Поздравляю, - начал гость, но тут из-за ширмы, разделяющей комнату, вышел сам князь Чарторыйский.

- Пройдёмте со мной, - кратко произнес он Жану.

Граф Александр насмешливо улыбнулся, так как де-Витта тоже считал низкопробным подлецом.

- Простите, Ваше Сиятельство? - якобы недоумевающе проговорил де-Витт.

- Не в моих привычках повторяться, - и в глазах этого князя Жан впервые увидел огненную бездну. Вспомнил предупреждение своей матери: "Бойся эту "Фамилию". Они умеют то, к чему мы не способны" и наказ государя: "Ты мне нужен живым".

Наверху, в комнате, куда завёл его Адам, де-Витт заметил необычайно жарко натопленный камин, запотевшие зеркала. Атмосфера показалась ему весьма зловещей. И свечи, горевшие в люстре и канделябрах, все до единой были чёрными. Перед ним, как дьявол перед грешником, стоял сам князь, страшный в своей торжествующей красоте. Де-Витт подёргал ручку двери - заперто. И окна тоже закрыты. Не сбежишь. Геройствовать не получится. Но Жан и не собирался проявлять отвагу.

- Значит, так, пёс, - начал князь, не глядя на Жана. - Своему хозяину скажешь, что ребенок родился мёртвым.

- Это правда? - осторожно спросил де-Витт, ибо он, кажется, слышал слабый детский плач, пока они находились в гостиной.

- Ты скажешь это так, чтобы твой хозяин счёл это правдой, - проговорил Адам.

Все же де-Витт нашел в себе силы задать свой знаменитый вопрос:

- А что мне за это будет?

- Что будет? - расхохотался князь Адам, которого такая наглость застала врасплох. - То, что ты умрёшь не сейчас и не от моей руки. Вот что.

- Ваше Сиятельство. Я не имею права погибать, - произнес Жан. - Я же не по своей воле к вам прибыл.

- Ты понял, что ответишь ему? - жёстко спросил князь.

Де-Витт огляделся. У него было ощущение, что в комнате начинается пожар. Огонь горел слишком ярко, и Жан боялся, что пламя свечей перекинется на него. Теперь он понял, что имела в виду его мать. "И как мне привлечь Анжелику к агентурной работе с такими-то родственниками?" - отчаянно подумал он.

- Да, - вслух произнес де-Витт.

Выйдя из этой страшной комнаты, он столкнулся с нянькой, несущей на руках спелёнутого младенца. Вполне живого младенца. Витт подумал: "А кто знает, может быть, она родила девочку... Но тогда бы мне так и сказали. В любом случае, теперь я знаю правду. И могу этой правдой распоряжаться, как мне вздумается".

Государю де-Витт сообщил, что ребенок родился мёртвым. Александр вздохнул, пробормотал: "Господь не любит моих детей" и принялся за дела. В августе Мари Нарышкина родила ему здоровую девочку, светленькую, голубоглазую, всю в него, и он был вполне этим доволен.

Тем временем, Жан сделал всё, как ему сказал государь. Он распространил в свете слухи о том, что собирается перейти на службу к Наполеону. Стал притворяться пламенным польским патриотом. Многие его бывшие приятели поклялись, что, если встретят его, то "зарубят как собаку".

Париж, сентябрь-октябрь 1807 года

Алекс всю поездку в Париж пребывал в мрачном настроении. Следы войны виднелись повсюду; они встречали русских пленных, видели разоренные городки и сёла. Но Франция весьма их порадовала осенними уютными туманами над полями. И перед ними одним пасмурным утром открылся Париж - город на холмах, разделённый широкой извилистой рекой, наполненный высокими готическими церквями вперемешку со зданиями недавней постройки; город надежд и отчаяния, "стоящий тысячи месс", как где-то читал Алекс; целый мир с садами, улочками, подворотнями, колокольнями, ветряными мельницами на холме Монмартр, под сиреневым предрассветным небом; центр тогдашней Вселенной.

Кроме графа Толстого, спутниками Алекса были трое молодых дипломатов: князь Григорий Гагарин, учёный-дилетант, часто изрекавший глубокомысленные сентенции на любые темы, будь то политэкономия, география, медицина или искусство; граф Карл фон Нессельроде, немногословный молодой человек в очках, чем-то похожий на сову обликом и весьма небольшим ростом - Алексу он едва доходил до плеча; и, наконец, барон Пауль фон Крюденер, белокурый и сероглазый юноша, который Бенкендорфу кого-то неуловимо напоминал своим невзрачным острым лицом и хитрым, лисьим разрезом глаз. Нессельроде и Крюденер были лучшими друзьями и, как это часто происходит, постоянно подшучивали друг над другом, используя малопонятные словечки и фразы - преимущественно на латыни. На третий день Альхен узнал, что известная сочинительница мадам Жюли де Крюденер приходится Паулю родной матушкой, и больше на эту тему его спутник распространяться не стал. Мало-помалу, уже на подъезде к Парижу, Алексу удалось разбить дружеский дуэт, так как общество Гагарина ему порядком наскучило. Князь, ужаснувшийся тем, что "эти немцы спелись между собой", решил держаться от них в стороне. Бенкендорф как-то даже разоткровенничался с Паулем, который, будучи сам остзейцем (но в Остзейском крае ни разу не бывавший), признался:

- Ты как мать моя. Не мытьём, так катаньем всё выпытаешь. Итак, вот тебе история моей жизни. С Карлом мы вместе учились, - он показал на мирно спящего Нессельроде. - Он при моём папе в Копенгагене начинал служить. Мать с сестрой уехали от нас. Я вырос с отцом. Когда мне было восемнадцать, его хватил удар, и он умер на моих руках. Я остался de facto сиротой. Денег у меня было мало, а потом ещё долгов понаделал. Я сел играть. То густо, то пусто. На еду иногда не хватало. Потом чёрт меня угораздил влюбиться в одну... В неё уже докторский сын был влюблён. Решили драться. Дело хотели замять, но мой секундант настоял на дуэли. Я убил своего соперника. Пришлось бежать. Вот такие дела.

- У каждого из нас есть что скрывать, - философски заметил Нессельроде, проснувшийся от разговоров.

- Таков наш Путь, - проговорил Алекс.

Люди часто доверяли ему свои секреты. Так и он доверил своим спутникам свои.

- Слушай, - спросил его Крюденер. - Я, как видишь, тоже балт и от кузенов слышал о Ливонском Деле.

- Если оно сбудется, то будет слишком красиво, - усмехнулся Алекс. - Но я пессимист.

- Я тоже.

Потом они начали обсуждать женщин. К удивлению Алекса, у его новых друзей, показавшихся ему с первого взгляда "ботаническими юношами", женщин перебывала куча. Особенно у Крюденера.