По рукам и ногам (СИ)

Щеки вообще еще никогда полыхали так. Сроду никогда. Всем телом будто овладел какой-то паралич: и ведь ни голову не опустить, ни глаз не отвести.

Феликс был удивительным. И его полу-отцовские, исполненные заботой чувства к хозяину – тоже. А выражал он их, так вообще, ну просто безумно «удивительно». Что ж, в меру своих возможностей и в меру своей испорченности…

Он склонился над Ланкмиллером, прикусывая его нижнюю губу, навскидку, жестоко довольно, а руками расправляясь с ремнем.

Очаг дальнейших действий перешел на кровать. Я подумала, что ей здорово достается по ночам, а она чудом еще не скрипит. Ну если только чуть-чуть, но это все равно препошлейшие стоны, шлепки и глухое порыкивание успешно заглушают.

Феликс что-то шептал жарко и сбивчиво. Поцелуи, укусы, объятия.

И оба они так тяжело дышали.

А Нейгауз-то, оказывается, еще тот мастер БДСМа, со всеми этими плетками и «прищепками» так ловко управляется, что не полыхай во мне жгучий стыд, с удовольствием бы насладилась зрелищем. Мучитель все это, до каждого шлепка и зажима, заслужил больше, чем полностью.

Запах слегка переменился, я узнала нотки, знакомые еще с бордель-кафе. О черт, неужели они используют такую же смазку. А хотя, это Феликсова инициатива, так что очень даже может быть.

Дальше смотреть и слушать стало уже совсем стыдно. Тело била необъяснимая болезненная дрожь. Я безотрывно уставилась в пол, почему-то часто моргая и чувствуя себя совсем без сил.

– Эй, ты живая там? Соскучилась?

Когда все у них закончилось, Феликс похлопал меня по щекам, немного приводя в чувство.

– Невозможно, – буркнула я, обводя мутным взглядом гейскую обнаженку, – может развяжешь? Рук не чувствую.

Цепь звякнула и упала, но я даже не сразу разницу почувствовала. Не ожидала, что тело минут за двадцать – или сколько они там развлекались – может так бессовестно затечь. Именно поэтому, сделав два неуверенных шага на совершенно деревянных ногах, я сразу же повалилась на «ложе услад». Да еще в такую позу… Которую Ланкмиллер очень горячо любил.

– Ах, Кику, какой вид, – восхищенного вздохнул он, ощупывая мою задницу. Как будто с ней за такой промежуток времени случится что-то кардинальное могло. Лучше б сиськи ощупал.

Я невнятно заскулила о том, что в ближайшее время без посторонней помощи положение свое переменить не смогу и вообще, пусть имеют хоть капельку сострадания. И в ответ на это получилась подмята под хозяина. Ишь ты, горячий какой…

Он выцепил мою руку из смятых простынь и, ухмыляясь самодовольно, губами коснулся кончиков пальцев. По запястью скользнул язык.

– Так лучше? – хитрые какие глаза.

– У-угу… – я неуверенно кивнула, силясь до смешного слабыми движениями руку обратно отнять.

Чувствительность вернулась вероломно быстро и даже какая-то слишком острая, но тело все равно не слушалось, и мысли в какую-никакую кучу не собирались тоже.

– Так что, присоединишься к нам? – голос мягкий, ладони горячие.

– Ты сейчас это всерьез спрашиваешь? – а вот я неслышно почти говорю.

А все потому что все замирает от того, что он делает. Сжимать колени бессмысленно, и я попросту на это плюю, еще и потому, что наплевать в скором времени придется на многое.

– А ты, значит, отказаться хочешь?

Нечестно. О, как же это было нечестно – сейчас о таком спрашивать. Я настолько не хочу отказываться, что вся дрожу. Быть одной сейчас – тоже до смерти не хочу; этот хмель из головы за каких-то пятнадцать минут не выветрится. Значит, придется плохо.

Я ответила на вопрос, ногтями в отместку беспощадно впиваясь в его спину.

========== Часть 38 ==========

Воспоминания были такие раскаленно-отвратительные, что собирать их «через не хочу» приходилось по осколкам, и те - нечеткие. Смутные образы, душная комната и разврат сплошной.

А я ведь так и думала, что с утра придет что-то вроде похмелья. Эдакое горькое раскаяние за содеянное и увиденное. Улыбаться своей ничтожности было больно – губы потрескались. Такое увлекательное зрелище - потолок. Так бы и пялилась на него весь день. Такой потрясающе белый… Единственная по-настоящему и во всех смыслах чистая вещь во всем доме.

Если вчера мне и море было по колено, и драть я себя позволяла, как шлюху последнюю, то взвесив все это на трезвую голову, к выводу пришла неутешительному: шлюха и есть. И без поблажек.

Это, может, уже и слом. Это, может, уже и Ланкмиллерское хваленое «привыкнешь» и «привяжешься». Честно признаться, признаться самой себе, «хозяином» я его, пусть и про себя, все чаще и чаще называю.

Что-то внутри неотвратимо рвется и трескается.

***

Я чопорно обследовала свое тело и пришла ко вполне удовлетворительным результатам

Связанные руки, тело немного ломит, колени стерты. На заднице и ляжках несколько следов от стека. Это можно считать удовлетворительным.

На пороге явил себя Ланкмиллер. Вид у него был ну совсем не «товарный». Вот совсем-совсем. Будто он это после драки или попойки знатной. И, судя, по выражению лица, «нормально сесть» Кэри сейчас действительно не в состоянии.

– Ненавижу это состояние… которое на утро после таких вот перепихов наступает. Ощущение всегда просто-такт отборно-гадкое. И на душе, и…

Вот те раз. Значит, и у него тоже? О, я даже подозреваю, где именно обретается очаг его «отборно гадкого ощущения».

Я уткнулась лицом в подушку, потому что хозяйское появление сразу всколыхнуло в сознании бурю осевших уже, кажется, образов. Он тем временем подошел к окну тяжелые занавески убрать и сам прижмурился от яркого света, хлынувшего из окна. И только тут заметно стало, что спина у него вся кровоподтеками исполосована – будь здоров. Нейгауз, вне всякого сомнения, переборщил. И порядочно. Края у них воспалились и вид имели нехороший. Такие обычно скоро гноятся и очень долго заживают, причиняя кучу проблем вплоть до очень-очень неприятных последствий.

Я поморщилась и снова, еще гуще покраснев, уткнулась в подушку. Спокойно. Все равно рано или поздно просить придется. Лучше уж сейчас, пока он не настроен отпускать издевательские пошлые шуточки и «хозяин» пока в нем снова еще не вылез.

– Кэри… Вытащи… – еле-еле выдавила я. – И руки развяжи, пожалуйста.

Ланкмиллер подавил усталый смешок и скомандовал коленно-локтевую принять для удобства.

– И расслабься, знаешь ли, тебе же легче будет.

Я только тихо зашипела. Не слишком приятная процедура. Но Кэри вообще обещал моей заднице неприкосновенность. Дообещался, блять. Когда и руки были развязаны, я снова ничком повалилась на кровать. Провалится бы сейчас отсюда куда подальше. Хоть в ад.

Кэри лег рядом, предусмотрительно на живот.

– А Феликс где? – негромко и чуть издевательски поинтересовалась я. Неужто отпустил любовника своего по дому шататься?

– В душе, – коротко бросил Ланкмиллер, и я юлить больше не стала.

– Погляжу, ты не в восторге от пережитого.

– Иногда это действительно бывает приятно, но Феликс нынче ночью не в том настроении был, чтоб свои порывы сдерживать. У тебя-то там ничего, случайно, не сломано?

– Нет, вроде, – я чуть удивленно передернула плечами. Кроме нездоровой психики, все у меня цело. – Как у вас вообще все так вышло? В смысле… давно вы… вместе?

– О, уже да. Очень. Он же партнером моего отца был и хорошим другом, к нам приходил часто и часто меня забирал к себе на несколько дней. Я иногда неделями у него жил. Все с самого детства к этому шло, Феликс и не скрывал.

– А отец твой? Он об этом знал? Знал, и…

– Отец… – задумчиво выдохнул Кэри. – Согласно его политике никто в доме в чужую личную жизнь не вмешивался. Нейгауз хороший человек, и ты об этом знаешь. Он в трудную минуту не бросает. А странности у каждого свои.

Замечательно. Ебись свое дитя с кем хочет, а я в сторонке постою. Да он великий был политик, я смотрю.

– Скажи, ты вообще не устаешь от такой жизни странной? Нет, хорошо, президент компании и все такое: снятие нервного напряжения, расслабление… И прочие другие отмазки ваши. Но ты в разврате просто уже утонул. Признайся честно, не устаешь?