Я без ума от французов (СИ)

– Знаешь, пока эти мужланы разнесут всю кухню, мы с тобой лучше пойдем и чем-нибудь более полезным займемся, – Альвдис совершенно спокойно берет растревоженную Элизабет за руку и тянет к себе.

– Какого хера?! Альв, ты что, на их стороне?! – Лодмунд все еще пытается выхватить пистолет, но Цицеро почти лениво сбивает ему кожу на костяшках пальцев новым выстрелом.

– Нет. Но, знаешь, мне уже сколько лет хочется сказать тебе, чтобы ты и правда научился вовремя прикрывать рот, – Альвдис говорит это уверенно, даже с каким-то облегчением, и выводит оборачивающуюся Элизабет из кухни.

Но Селестин тоже торопливо идет за ними, прихватывая Цицеро за рукав. И тот даже не сопротивляется, расслабившийся от резкого запаха пороха.

– Извини, Альвдис, мы не будем ничего громить, – Селестин улыбается виновато, еще придерживая Цицеро. – И спасибо за завтрак.

– Все в порядке, – Альвдис тоже улыбается. – В Лода не первый раз стреляют.

– Почему-то даже не сомневаюсь, – Селестин вздыхает. – Ладно, девочки, нам действительно нужно ехать.

– Я понимаю, – Альвдис кивает. – Но, если честно… вы и правда не наделайте там глупостей.

– Постараемся, – мягко говорит Селестин, пока Элизабет тискает руку Цицеро, так и не решаясь его обнять. А вот кузена она обхватывает крепко, и он шепчет ей на ухо: – Мы скоро вернемся, вместе с Тиром, – и Элизабет странно всхлипывает, сжимая его плечи. Прощание выходит каким-то скомканным, но Цицеро нетерпеливо переступает с ноги на ногу, тычет в Селестина дулом беретты и торопит его, да и незачем тянуть время. Они забирают вещи, которые Цицеро собрал наверху, перекладывают что-то из привезенных чемоданов и почти налегке выезжают на дорогу двадцать минут спустя. Цицеро ровно ведет машину, пока Селестин потягивает кофе из отданного Альвдис термоса. Полицейская волна на радио все еще работает, но совсем тихо, а Цицеро, кажется, вышел из своей прострации и почти не прислушивается к ней. Но Селестин уже понял, что находиться рядом с ним – все равно что курить на складе с пиротехникой, так что спрашивает осторожно через какое-то время, откладывая термос:

– Слушай, с тобой точно все в порядке?

– Цицеро отлично себя чувствует! – маленький итальянец улыбается, оборачиваясь к нему.

– Нет, не думай, что я сомневаюсь, просто эти перепады настроения… Это выглядит немного странно. В общем, я хотел сказать, что если тебе что-то…

– Цицеро отлично себя чувствует! – маленький итальянец хмурится на секунду, и в желтых глазах мелькает что-то, что Селестину очень не нравится. И спрашивать ему больше не хочется. Действительно, что ему, заняться больше нечем, кроме как утешать всяких душевнобольных. Так что он с облегчением решает, что можно никуда не лезть, и откидывается на сиденье, прикрывая глаза.

– Как же меня все это заебало, – Лодмунд заходит в гостиную, где Альвдис и Элизабет расположились на диване, и бросает большую сумку на пол.

– Ты куда-то собрался? – спокойно спрашивает Альвдис. Она слушала рассказ Элизабет о произошедшем в Париже – их совместного английского хватает, чтобы понимать друг друга – и не собиралась в ближайшее время заниматься чем-то другим.

– Да, мы уезжаем из этого хренова дома. Так что иди собирать вещи.

– Мы? – Альвдис поднимает бровь, а Элизабет смотрит на них с беспокойством – шведского она не знает.

– А кто еще? – Лодмунд останавливается ненадолго. – Знаешь, я был готов терпеть все выходки этого сраного педика, даже когда он лез к нам в спальню, херил мои реактивы и орал на весь дом по полночи. Но стрелять в меня я никому не позволю, так что вставай и иди собираться.

– Он стрелял в тебя, потому что ты его провоцировал, – Альвдис напряжена, но голос не повышает. – Ты отлично знаешь, что он не может себя контролировать, и все равно лезешь. Так что получил ты вполне заслуженно, я бы на его месте тебе бы еще и нос сломала за то, что ты сказал. Так что лучше бы тебе не обиженно паковать вещи, а подумать о том, как ты будешь извиняться, когда они вернутся.

– Ты вообще слышишь, что ты говоришь? – Лодмунд даже замирает.

– Я отлично слышу. И ты тоже услышь, что ты несешь, и прекрати пугать мне ребенка, – Альвдис сдержанно поворачивается к Элизабет и тихо говорит ей на английском: – Все в порядке.

– Прекратить пугать тебе ребенка? Альвдис, тебе что, серьезно маленькая шлюшка, которую ты видишь первый раз в жизни, важнее, чем то, что этот ебаный шизофреник в меня стрелял?!

– Видимо, да, – Альвдис крепко сжимает губы. “Нет, не важнее, не может быть важнее”, – хочет сказать она, но ее острое чувство справедливости сильнее того, что она испытывает к Лодмунду. И каждое его грубое слово… Альвдис давно привыкла соглашаться со своим мужчиной во всем, но теперь она знает, что может быть и по-другому. Что иногда вместо того, чтобы покорно пойти собирать сумки, можно сделать по-своему, достав оружие или просто сказав “нет”. Двое странных людей научили ее этому, и если Лодмунд хочет вернуть ее на улицу, вернуть в бега, если он ненавидит тех, кто нечаянно, походя дал ей почувствовать свободу от чужого мнения… Альвдис не может больше быть послушной.

– Отлично. Чертовы бабы. У вас же мозг отключается, как только вы детей видите. Только это чужой ребенок, Альвдис. Чужой. Девочка, которая должна была сдохнуть и сдохнет. Хотя о чем это я, своих детей у нас же нет, ты же никогда их не хотела, только с чужими тискаешься, – Лодмунд тоже напряжен, он явно затронул очень важную для него, но так долго тщательно замалчиваемую тему.

– Лод, ты с ума сошел? – Альвдис смотрит на него ошарашенно. – Какие, к черту, дети? Причем здесь вообще это?

– Какие дети? Да те, о которых я говорил тебе все эти годы, а ты отшучивалась и отмалчивалась, – его голос почти звенит. – И, раз уж я все равно собираюсь уехать, то наконец-то хочу услышать четкий ответ: почему ты никогда не хотела от меня ребенка?

– Лод, Боже… – Альвдис теряется. – Мы же… мы же сами были детьми раньше. А потом что ты мог мне предложить? Рожать на улице? Нет, в последние месяцы у нас был дом, но… это же совсем не вовремя. Лод, поверь мне, я очень хотела от тебя детей, но в будущем, когда все бы успокоилось, когда мы были бы уверены в завтрашнем дне. Не тогда, когда все так шатко, – и Лодмунд молчит, глубоко дыша. И как-то остывает, говорит резко и решительно:

– Давай я пристрелю ее, и мы уедем, а? Мы с тобой, никаких больше ненормальных. У нас есть деньги, есть документы, мы можем улететь в любую страну мира. Мы будем жить вместе, у нас будет собственный дом, я найду нормальную работу, а ты выносишь мне прекрасных детей. И нам никогда не нужно будет думать о том, что будет, если этот дом найдут, если нас посадят, если кого-нибудь из нас убьют. Давай уедем, Альв. В нормальную, спокойную жизнь, – он договаривает, и Альвдис вздыхает:

– Лод, ты не понял меня. Я хотела от тебя детей и хотела бы до сих пор, но мой дом теперь здесь, и я не собираюсь покидать его. И не собираюсь больше молчать, когда ты делаешь вид, что все вокруг обязаны обхаживать тебя так, как тебе захочется.

– То есть ты выбираешь остаться здесь? – голос у Лодмунда опять меняется, возвращаясь к обычному и безэмоциональному.

– Да, Лод. Мне жаль, но да, – Альвдис чувствует невыносимое напряжение, но все еще не может ответить иначе. Не сейчас.

– Ну что же, тогда удачи, – Лодмунд едва заметно дергает краем рта. – Может быть, ты даже сумеешь напоить одного из этих ебаных гомиков, и он трахнет тебя. И у тебя будет замечательный ребенок с твоей любимой шизофренией. Ты какого хочешь, рыженького или темненького? Или двоих, чтобы обоим досталось?

Альвдис резко начинает дрожать: ей становится очень холодно. Она глубоко вдыхает, жмурясь, а через секунду хватает со столика лампу, выдергивая провод, и с размаху бросает ее в Лодмунда.

– Пошел вон! – и он никогда не слышал, чтобы его маленькая Альвдис так кричала. – Пошел вон, сука!

Лодмунд смотрит на нее презрительно, подбирает сумку и, пнув осколки лампы, быстро выходит из гостиной. Альвдис часто дышит, пытаясь успокоиться. Элизабет смотрит на нее, но совсем не испуганно.