Я без ума от французов (СИ)

– Ну да, логично, – Тиерсен открывает упаковку таблеток и выпивает сразу несколько. – А… не к еде, конечно, но кровь утром? – он отпивает еще содовой и принимается за крекеры. – Я видел кровь у тебя на руках. Не думай, что мне так хочется знать, откуда она, но…

– Это не совсем кровь, Тиерсен, – ему кажется, или Мария действительно стала говорить немного свободнее? Нет, она все так же величава, но в ее голосе появились какие-то умиротворенные нотки, которых Тиерсен не слышал раньше. – Когда мои дети убивают, они насыщают меня. И иногда я позволяю себе превратить энергию смерти в то, что было для меня ценно в том мире.

– В мясо и кровь? – Тиерсен спрашивает саркастически, насколько это возможно с полным ртом крекеров.

– Да, – с тихой улыбкой отвечает Мария.

– О’кей. И я, кстати, до сих пор не спросил тебя… Вот раньше это выглядело так, как будто мы очищали грешные души, чтобы они получили шанс попасть в Царство Божие, а теперь? Зачем мы должны убивать теперь?

– Это очень сложный вопрос, Тиерсен. А зачем ты убивал до того, как узнал об очищении?

– Я… – Тиерсен даже теряется. – Ну, это же было вроде как… из уст Богоматери. Не обижайся, но ты – это совсем другое, кем бы ты ни была.

– Конечно, я не несуществующая Богоматерь, Тиерсен. Я всего лишь единственное, кроме моего супруга, вечное и бессмертное существо в этом мире. С чего бы тебе слушать меня, а не ее? – Тиерсен чувствует легкую издевку в ее голосе, и это… неожиданно, но так, как будто она всегда говорила таким тоном.

– Но все-таки раньше в этом было больше смысла, согласись, – он чувствует себя неловко, оправдываясь. – И я не могу так просто взять и сменить веру, черт возьми.

– Тебе не придется делать ничего нового, – Мария легонько пожимает плечами. – Только от того, что у твоей веры сменилось лицо, она не становится другой.

– Может быть, для тебя и не становится, – Тиерсен не повышает голос, но крекеры отчего-то перестают лезть в горло. Он раздраженно фыркает и отставляет коробку. – Но у меня только что картина мира обвалилась, видишь ли. Я вообще не понимаю, что происходит, что я делаю, что я должен делать.

– То, что тебе нравится. То, что у тебя хорошо получается. Разве этого не достаточно? – Тиерсен только замечает, что от тихого дыхания Марии нет никакого пара в прохладном воздухе.

– И что я за это получу теперь? – он спрашивает не прагматично, а больше из интереса.

– А что бы ты получил раньше? Я никогда ничего не обещала тебе.

– Ты можешь просто ответить? – раздражение в его голосе становится сильнее.

– Я не знаю, Тиерсен, – говорит Мария после недолгой паузы. – Я не хочу лгать тебе больше и не могу дать ответ. Я бы могла пообещать тебе рай после смерти, но я не знаю, что смогу сделать. Если ты будешь моим сыном, ты будешь первым, кого нам придется принять в свои объятия. Не в буквальном смысле первым, как ты понимаешь, но до того, как хотя бы один из моих детей присоединится к нам, я не могу ничего обещать тебе.

– Ну, я уже привык, что никто не говорит мне ничего конкретного, – Тиерсен почесывает бородку. – Ладно, тогда продолжу думать над твоим предложением, раз уж ты милостиво даешь мне такой шанс.

– А раньше ты был смелее, Тиерсен, – Мария усмехается и говорит это как будто сама себе.

– Раньше… Я даже не знаю, хочу ли знать, каким был раньше, – Тиерсен тяжело вздыхает и, отпив еще несколько глотков, заводит машину. – Ладно, только одно спрошу. Что я чувствовал, когда убивал? – Мария молчит довольно долго, и он уже думает, что она не ответит, потому что ответ его не устроит. Но она все-таки касается его плеча.

– Это было тем, ради чего ты жил, Тиерсен. Ты убивал во славу своих богов… и ты был счастлив. И это все, что я могу тебе сказать, – и Тиерсен болезненно усмехается, пораженно качая головой и вглядываясь в почти пустую утреннюю дорогу.

– С ума сойти. Знаешь, пожалуй, в одном ты точно права, – он на секунду переводит взгляд на Марию, и она выглядит такой красивой в этом серо-голубоватом свете. – Раньше действительно было проще.

========== XIV. ==========

Элизабет просыпается, когда Селестин останавливает машину на лужайке возле старого особняка и глушит двигатель. Малышка потягивается и зевает, приподнимаясь на сиденье и выглядывая в окно.

– А мы уже дома?

– Да, дорогая, мы уже дома, – Селестин не может сказать это искренне, но он очень старается.

Цицеро толкает дверцу, вылезая из машины, и легонько похрустывает каждым тяжелым шагом по подмерзшей траве. Он достает ключи из кармана пальто, но не успевает даже выбрать нужный, когда дверь открывается. Заспанная Альвдис в накинутой на плечи шали прислоняется к дверному косяку, почти лениво держа руку на поясе, где за пояс узких пижамных штанов наверняка заткнут пистолет. Но ее взгляд тут же меняется, и на лице проступает улыбка.

– Я так и знала, что это ваша машина. Услышала, когда вы подъезжали к воротам, а от их грохота даже Лод проснулся, – она хочет обнять Цицеро, но тот только хмуро огибает ее, проходя в дом. Альвдис почти не удивленно пожимает плечами. – О, Сел, ты тоже здесь? – она переводит взгляд сначала на вылезающего из машины Селестина, а потом на соскочившую в траву Элизабет. – Подождите. А это кто? И где Тир?

– Пойдем в дом сначала, – Селестин ежится от утренней прохлады. – Мне надо позвонить, а потом поговорим.

– Да, конечно, – Альвдис немного растерянно открывает дверь шире. – Я сейчас сделаю что-нибудь на завтрак.

– Я не голоден, – Селестин качает головой. – Но от горячего чая или кофе не откажусь. Хотя Лиз, наверное, хочет перекусить, и Цицеро так ничего и не ел, – он пропускает малышку вперед. – Познакомься, кстати, это моя кузина, Элизабет. А это Альвдис, она подруга Тира.

– Вы и есть та женщина с ласковыми руками? – сразу серьезно спрашивает Элизабет, протягивая Альвдис руку.

– Не знаю, крошка, что там они все обо мне наговорили, но, думаю, половина из этого неправда, – Альвдис добродушно улыбается, наклоняясь и пожимая маленькую ладонь. – Но нечего стоять на пороге, отопление и так стоит бешеных денег, – она пропускает их обоих внутрь и, широко зевнув, запирает дверь.

Лодмунд спускается по лестнице, тоже зевая и кутаясь в теплый халат поверх пижамы. Он полусонно протягивает Селестину руку, даже не здороваясь, замечает взглядом Элизабет и направляется в сторону кухни. Если что-то его и не устраивает, он скажет об этом после чашки крепкого кофе.

Селестин вздыхает и со странным ощущением оглядывает большой темный холл с широкой лестницей. Младший Мотьер знает, что это определенный перерыв в пути, но, как и всегда, совсем не чувствует себя дома.

Пока Альвдис накрывает на стол, Селестин находит телефон в гостиной и набирает номер, устало развалившись на диване. Но Приска быстро берет трубку, не давая ему заснуть:

– Алло? – ее голос плохо слышно из-за каких-то помех, но Селестин и этому рад.

– Здравствуй, – он не выдерживает и улыбается, хотя она его и не видит.

– Сел?

– А кто еще звонит тебе в восемь утра?

– К сожалению, только родственники и только по каким-то ужасным вопросам, – Приска усмехается.

– А тебе не звонил?..

– Конечно, – Приска перебивает вопрос. – Где-то час назад. Просил передать, что отправляется в Италию, не волноваться и не ехать за ним. Он вернется через несколько дней, а пока сказал вам пожить у него дома. Где ты сейчас?

– Я как раз в Орийаке, – Селестин с облегчением выдыхает.

– Отлично. Тогда побудьте там, пока он не вернется, ладно?

– Тебя ужасно слышно, Прис.

– Я говорю вам не выезжать никуда, – ее голос едва пробивается через шум. – Ни в Италию, ни в Париж. Отдохните там немного.

– Ладно, Прис, я понял, – Селестин молчит несколько секунд. – Слушай, я тут думал о твоем замужестве. Я ведь ужасный брат, да?

– Ну… – Приска как будто совсем серьезно задумывается. – В любом случае, лучший из имеющихся. И я бы еще занялась поднятием твоей самооценки, но ты наверняка устал. Отложим этот разговор до твоего возвращения, идет?