Я без ума от французов (СИ)

– Вроде как копия, да? – Тиерсен спрашивает, когда видит, что Она не может найти нужное слово. И Она улыбается снова.

– Да. Вроде как копия. И ты знаешь его имя. Хорошо знаешь.

– Цицеро, – негромко и согласно говорит Тиерсен, глубоко затягиваясь.

– Верно. Мой милый, мой дорогой сын. И я была рада встретить его, но… Тиерсен, он никогда не был моим…

– Избранным? – тихо спрашивает Тиерсен, смотря на Нее.

– Избранным. Цицеро – мой славный сын, но он не может, никогда не мог управлять. Из него не вышел бы… глава Семьи. Ему не хватит умения собрать людей, вести их за собой, руководить ими. Начать новую ветвь нашей Семьи. Но я знала кое-что. Я знала, кого он должен был встретить. Пути пересекаются, и в том мире он встретил того, кто возглавил Семью. А через несколько лет пламя поглотило их всех, – Она замолкает еще на секунду, и Тиерсен даже тихо вздрагивает от неожиданности. – И я искала тебя, Тиерсен, но не могла найти. И мне оставалось лишь надеяться, что пути пересекутся и в этом мире. И тогда, когда ты вошел в церковь… я видела тебя. И мое сердце впервые за долгие годы наполнилось покоем. И хоть я знала, что это будет непросто, совсем не так просто, как в первый раз, я верила, что раз пути единожды столкнулись, то все будущее повторится.

– Поэтому ты знаешь обо мне только то, что произошло после того, как я встретил Цицеро? – Тиерсен думает пару секунд. – И то, что я рассказывал ему?

– Да, Тиерсен.

– А мои сны?..

– Твое прошлое, мой дорогой мальчик.

– Вашу ж мать, – Тиерсен выдыхает тяжело, шумно. И еще несколько минут тупо смотрит на дерево, в которое въехал, рассредоточенным взглядом, пытаясь осознать и упорядочить все, что он только что услышал.

– Тиерсен? – Она касается его плеча. – Я понимаю, что это непросто. Может быть, тебе нужно время? – в ее голосе столько участия, что Тиерсена чуть не выворачивает.

– Н-нет. Нет, не надо. Дай мне еще секунду, – он глубоко дышит, потирая лицо. – Хорошо, я все понял. Нет, я ни хрена не понял, – он раздраженно стонет в ладони, потому что мозг отказывается переваривать такое количество совершенно нереальной информации. – То есть понял, но…

– Тебе нужно время, – Она уже не спрашивает, а утверждает.

– Да, наверное, все-таки нужно, – Тиерсен отнимает руки от лица и встряхивает головой. – Слушай, извини, я… Господи, я даже не знаю, как тебя теперь называть.

– Мое имя уже потеряло все значения, Тиерсен. Боюсь, что в этом мире ему нет места.

– Ладно, но мне… ты не будешь против, если я буду тогда звать тебя Марией? Так… вроде как привычно.

– Мария… Да, пожалуй, я тоже привыкла к этому имени, – Мария улыбается, пробуя новое имя на вкус.

– Тогда… Давай просто попробуем поехать, Мария?

Она кивает согласно и ровно складывает цветы. Тиерсен заводит машину. И та слушается его, как будто не было никакой аварии. И Тиерсен почему-то не хочет спрашивать, отчего так. Он уже точно ничему не удивляется. И говорит только, подавая назад, как-то немного отстраненно:

– Постой, а как же наш Бог? Что случилось с ним? И как он смотрит на это? Как он согласился поделиться… властью с твоим супругом? – и Мария отворачивается, смотря в окно. И размыкает свои маленькие губы-миндалинки через несколько секунд:

– Мне жаль, Тиерсен, но если в этом мире и есть Бог, мы его не встречали. Ни Бога, ни Иисуса, ни Девы Марии. Ни рая, ни ада.

И Тиерсен, стиснув зубы, больше ничего не спрашивает.

Селестин сменил Цицеро за рулем где-то через три часа после того, как они выехали. Маленький итальянец настойчиво включил радио – нашел какую-то полицейскую волну – и молчал все время после того, как они определились с пунктом назначения, но Селестин заметил, как часто он начал моргать и встряхивать головой в последние полчаса, а ему самому уже стало достаточно легче, чтобы вести машину. Не настолько легче, конечно, чтобы совсем успокоиться – Селестин все еще напрягается каждый раз, когда они проезжают мимо патруля или замечают полицейскую машину, – но, по крайней мере, его уже не треморит и сердце не заходится болезненно при мысли о том, что именно они везут в багажнике.

Элизабет спит на заднем сиденье, обняв свою сумку, а Цицеро привалился к дверце, водя пальцем по стеклу и полусонно вслушиваясь в монотонные передачи по радио. И еще через час, паркуясь на заправке, Селестин не выдерживает.

– Лиз? – он поворачивается, и Элизабет приоткрывает глаза, передергивая плечами от прохлады. – Цицеро, Лиз, нам нужно поесть, выпить кофе и хотя бы двадцать минут отдохнуть. Ехать еще два с лишним часа, и к восьми мы будем на месте, но я лично не спал со вчерашней ночи, и ты, полагаю, тоже, – он смотрит на Цицеро, но тот даже не поворачивает голову. – А нам не нужны аварии, так что давайте перекусим и немного расслабимся, что скажете?

– Я не против поесть, – немного сипловато после сна отвечает Элизабет.

– А ты? – Селестин догадывается, что так просто ответ от Цицеро не получит.

– Цицеро слушает радио, – тот приоткрывает рот, только чтобы это сказать, не меняя позы и даже не разбавляя голос какими-то интонациями. Но Селестин слишком плохо его знает, чтобы посчитать это странным.

– Послушай, Цицеро, я знаю, что мы должны спешить, но нам нужно отдохнуть. И мне, и тебе. Двадцать минут.

– Цицеро слушает радио, – чуть более уперто повторяет маленький итальянец, и Селестин едва удерживается, чтобы просто не махнуть на него рукой.

– Ладно, тогда мы с Лиз пойдем и поедим. Тебе принести что-нибудь? – Цицеро только дергает плечом, и, видимо, это означает, что ему все равно. – Как хочешь, я возьму тебе кофе. Только, пожалуйста, пообещай, что не угонишь машину и не поедешь дальше один, – Цицеро никак не реагирует, и Селестин вздыхает. – Будем считать, что ты пообещал. Пойдем, Лиз, – он открывает дверцу, и Элизабет, еще поежившись, оставляет свою сумку и тоже вылезает из машины.

Парочка посетителей кафе и сонная официантка не косятся на них: внешний вид Селестина по-прежнему дорогой и, несмотря на бессонную ночь и синяк на щеке, ухоженный, а Элизабет выглядит так, будто молодой отец отдал ей свой свитер согреться. Селестин заказывает пару порций лукового и яблочного пирогов для себя и один кусочек вишневого для Элизабет – она так смешно морщит нос, когда Селестин только заикается о луке, что он не выдерживает и улыбается. Еще он берет кофе себе и теплую воду малышке, хотя и сам не знает, зачем беспокоится о том, чтобы Элизабет не питалась ничем вредным для нее. Правда, маленькую бутылочку сухого вина он тоже берет и немного разбавляет воду, когда они садятся за столик.

– Жизнь не такая мрачная, когда пьешь вино с утра, да? – он видит, как вяло Элизабет ковыряет вилкой свой пирог и потягивает разбавленную воду из стакана, и пытается – опять зачем-то – хоть немного поднять ей настроение.

– Вино по утрам пьют только алкоголики, так Серафен говорил. Я теперь алкоголик? – Элизабет совершенно обескураживает Селестина этим вопросом, и он негромко смеется.

– Уж кто бы говорил, – он подцепляет кусочек пирога и отправляет в рот. – Нет, Лиз, это ничего не значит. Совсем ничего. Или тебе не нравится?

– Нравится, только… А куда мы едем? – Элизабет поднимает взгляд от тарелки и смотрит на Селестина с требовательным ожиданием.

– Мы едем домой к Тиру, Лиз. Нам давно стоило отвезти тебя туда, во-первых, мне сейчас не стоит находиться в Париже, во-вторых. Но я позвоню Приске и своему секретарю из Орийака. Я не знаю, где сейчас Тир, но он наверняка оставит мне какое-нибудь сообщение.

– А если не оставит?

– Точно оставит, – Селестин, конечно, не может сказать это так уверенно, но для Элизабет можно и немного приврать.

– Ладно… – она пьет воду с вином мелкими глотками. – А что мы будем делать у Тира дома? Ждать его? – и Селестин теряется, совсем не знает, что ответить. Элизабет как будто забыла, что Тиерсен должен сделать с ней, и меньше всего Селестин хочет сейчас ей об этом напоминать.