Две души Арчи Кремера (СИ)

А любопытство брало верх. Арчи как-то незаметно вжился в свой новый образ, стал принимать как само собой разумеющееся, что на него реагируют, как на Арчи Кремера, немного занудного, немного застенчивого, немного медлительного, очень дотошного, всегда готового помочь человека. Скорее взрослого, чем подростка: по крайней мере, при нем не стеснялись обсуждать очень взрослые темы, и Арчи полыхал бы от смущения, как зарница, будь у его тела еще и такая возможность. И никак не человека с искиньим телом и вторым мозгом. Все умные дядьки и тетки – заведющие лабораториями – иногда осекались, когда обнаруживали, что рассуждая об Арчи 1.01, к примеру, они неизбежно говорят об Арчи Кремере; и они растерянно смотрели на Арчи, словно не понимали, как это: что, малыш Арчи – и искин? Но это они. Не так Пифий. Он подчас забывал об Арчи, увлекаясь своими экспериментами с Артом., а приходя в себя, нисколько не удивлялся, обнаруживая, что за ним следит Арчи.

– Это и тебе полезно, – пожимал он плечами. – Вдруг ты влюбишься в киберпсихологию, а опыт у тебя уже ого-го какой будет.

Арчи предпочитал отмалчиваться. Он-то знал уже, куда его намерены засылать на всякие практики в ближайшие три года и где он начнет учиться по истечении третьего. Что именно он там будет изучать, он пока еще не знал, и это было не так чтобы важно. Но едва ли это будет киберпсихология. Просто из упрямства это не будет она.

Куда больше Арчи занимал сам Пифий. Вот когда он смотрит не на него, а куда-то ниже, на ключицы – он обращается к Арту, или это у него привычка, как у Арчи косой взгляд? Когда он смотрит прямо в глаза Арчи и жонглирует жутко сложными словами и очень мудреными понятиями, он действительно делится с ним своими соображениями – или проверяет, как хорошо Арчи и Арт взаимодействуют? Ведь без Арта понять, что Пифий наговорил, иногда бывало просто невозможно. И вообще: Пифий может различать их с Артом? Как он относится к ним с Артом? Для него это важно, и вообще – это важно?

Пифий Манелиа мог бы немало рассказать о самых разных механизмах человеческой психики. Человек вообще очень ловок в этом плане: ему ничего не стоит приписать полностью лишенному разума предмету какие-то личностные свойства. И ладно животные – у них все-таки есть характер, эмоции, память. И ладно искины – у них тоже можно определить если не характер, так его зачатки. Но чтобы у банальной кофе-машины был свой норов? Чушь какая, и люди это понимают, но это не мешает приписывать простой штуковине из пластмассы с самым примитивным микропроцессором разум, утверждать, что она своеволит, или бросать другие, не менее глупые фразы. Пифий мог бы рассказать и о своих собственных наблюдениях, где за другими людьми, где за собой, как поначалу было сложно за прекрасным, отлично сделанным фасадом разглядеть человека, человеческого ребенка Арчи Кремера, и как он самодовольно считал, что ему это удавалось куда лучше, чем другим. В конце концов, он же умница и замечательный психолог, пусть и не подростковый, но человек исключительно широких взглядов, очень гибкой психики, обладающий в довесок к этим массой других достоинств. А потом эта же широта взглядов и гибкость психики сыграла с ним каверзную штуку. Когда все остальные смотрели на Арчи 1.1 и видели Арчи Кремера, он смотрел на этот артефакт, сидевший перед ним, иногда послушно делавший тесты, иногда мучивший его бесконечными вопросами или очаровательными, нелепо подростковыми и умилительно искренними рассуждениями, и видел Арчи 1.1. Когда остальные, привыкнув к мысли о невероятной трансплантации, сжившись с ней, признали – сначала робко, а потом все смелей, что Арчи-то, с Арчи все в порядке, он все тот же, он, Пифий Манелиа, отмечал, как Арчи изменился. Это уже не был Арчи Кремер. Арт, достаточно взрослый искин, тоже изменился – к невероятному удовлетворению Зоннберга и его начальства. Но и Арчи.

И он стал по-особому привлекательным для Пифия Манелиа. Если оставить за скобками прорывавшиеся иногда подростковые идеалистические тирады, если оставить то, как сильно незрелость Арчи раздражала иногда Пифия – незрелость интеллектуальная, отчасти эмоциональная, самую малость – незрелость характера; незрелость не как абсолютная характеристика, а как возрастной фактор, из которого, как известно, многие вырастают, и Арчи уже почти избавился от него; если оставить за скобками неуверенность, нерешительность, чрезмерную осторожность Арчи, его скованность, которая, учитывая первые пятнадцать лет его жизни, была объяснима, но все равно раздражала; если оставить за скобками и их отношения – то ли врач-пациент, то ли ментор-ученик, Пифий увлекался им. Это было просто: Арчи 1.1 делался как человек, он выглядел человеком, был на ощупь человеком, и если не вдаваться в детали, даже его потребности соответствовали человеческим. Он нуждался в воздухе; воде; пище, Арт – еще и в энергии, которую мог потреблять не только из нее, но это несущественные детали; он нуждался и в выводе переработанной воды и пищи, и эти процессы примерно соответствовали стандартным. Ладно, Арчи мог существовать в совершенно невероятных условиях. Но пока он не освоил еще свое тело настолько, чтобы руководство задумалось и об экстремальных испытаниях (например, о том, чтобы проверить, как он – его корпус – будет вести себя на глубине в четыреста метров в океане или в условиях очень разреженного воздуха и критически низких температур), пока Пифий не увидел собственными глазами отчеты и о них, можно было не задумываться о возможностях Арчи и проникаться комплексом неполноценности на фоне таких блистательных способностей, а просто наслаждаться возможностью видеть его, общаться с ним и – сам себя ругал за это, но не мог удержаться – флиртовать с ним. Потому что будем объективными: команда разработчиков тела была под завязку набита людьми с гипертрофированным чувством прекрасного, и они постарались сделать Арчи конфеткой. Восхитительным, прекрасным молодым человеком. Внешне – прекрасным. А за неловкое очарование, за искренность, которая ненавязчиво располагала к себе, был ответственным сам Арчи.

Пифий Манелиа упрямо не хотел, чтобы это расположение росло и крепло. Ему сто лет не нужна была еще и такая головная боль. Мало того, что он вынужденно проводил с Арчи слишком много времени, и это с самого начала грозило перейти – и переходило – и на личный уровень, так к этому добавилось и совершенно иное чувство. Арчи осваивался в своем теле; он избавлялся от неловкости, механических движений, он двигался все изящней, если это слово применимо, и все лучше осваивался в пространстве; он мог позволить себе обыденные, обычные позы – положить ноги на стол, например, развалиться на диване или сесть по-турецки, и он совершенно не смущался Пифия. Это было замечательно – это было угнетающе. Замечательно – для Пифия-специалиста. Угнетающе – для Пифия-человека. Который никогда не мог забыть о первой своей ипостаси – ловкого мозгоправа и умелого искиньего доктора. Не только потому, что первая ипостась для него была принципиально важна; еще и потому, что он видел всю тщетность иного пути. А раскрепощенность Арчи подстегивала ту иррациональную, человеческую ипостась, которая неудержимо любовалась Арчи, которая понукала Пифия язвить, посмеиваться над Арчи и отмечать, какие напитки он любит, какие блюда. Чтобы баловать его. Чтобы вечером, наедине с собой баловать себя ими же.

Так что Арчи вживался в свое новое тело, привязывался к своему искину и воспитывал и развивал его – с огромным удовольствием, которого не испытывал поначалу. Пифий охотно поддерживал его в этом, не забывая наслаждаться и своими муками. И примерно в это же время его шапочный знакомый, а если как следует покопаться в родословных, так еще и какой-то родственник, лапочка и прохиндей Захария Смолянин проживал нечто подобное. Он страдал. Он испытывал невероятные муки. Он был ими терзаем. Он упивался ими. Наслаждался. Спроси его кто, он не задумываясь затарахтел бы о катарсисе, великом возрождении, очищении и совершенствовании «Я» и прочей дряни, которой была набита его голова. И все это – пытаясь поудобней усесться на низеньком диванчике, с учетом того, что слишком тесные штанишки из слишком неподатливого материала мешали делать это с комфортом. А все для чего? А все для того, чтобы пощеголять рядом с главным пузырем в безупречно сидящей одежде, на радость поклонникам и на зависть недругам. Он, умничка, изобретатель, провидец, прогрессор, разработал для этой заразы Элалии Зариану программульку, которая обеспечивала безупречную выкройку и посадку деталей одежды, Элалия на радостях потребовала, чтобы программульку испытали прямо там же и на Захарии, он согласился – ткань, которую она ему пообещала, была просто шикарная, фольга, но не фольга, не мнется, изумительные теплопроводящие качества, изумительный цветовой спектр, при желании можно даже подстроить его под настроение владельца, и делали они все это дело прямо на Захарии. В чем он раскаивался уже сорок первую минуту. Пить меньше нужно. Потому что слегка очень сильно пьяный Захария Смолянин становился по-детски доверчивым, по-имбецильи простодушным, жаждал осчастливить весь мир или хотя бы нескольких человек, а в результате сидел на низеньком диванчике в этих брючках, которые сидели на нем ого-го как, он и не думал, что у него такой многообещающий профиль, кхм, паха, и уже мечтал о том, как соскребет эти дурацкие портки со своих великолепных скульптурных ног и впрыгнет в домашние брючки из неизобетательного, но такого нежного хлопка. Но вообще пить меньше не стоит, сам по себе этот фактор нейтрален, компания – вот что может облагодетельствовать банальную пьянку такими ужасными последствиями. А пить с Элалией Зариану – это да-а-а… вечно же этой стерве что нибудь придумывается.