Annularis (СИ)

Но ведь никто не освободит его из этой гребаной камеры.

Тики снова дернулся, силясь вырваться, но оковы были предназначены как раз для его уровня, и шансов просто не оставалось.

А Аллен вырвался. Вырывался раз за разом, разрывая металл в клочья и снова оказываясь полностью скованным.

Тики даже восхитился бы, если бы не знал, что всё это — сила первого «идеального человека».

Тики всё-таки оказался лишь плагиатом.

От осознания хотелось выть.

Потому что его мальчик был не просто ценным экспериментальным образцом, как сначала думалось Микку, а самым любимым подопытным.

Которого он видел лишь раз — пять лет назад, когда случайно наткнулся на мальчика в коридоре.

Адам рассказывал об этом с таким упоением, словно перед ним была его любовница или мечта всей жизни, а не мальчишка, умудрявшийся скрываться так долго, при этом постоянно находясь на виду.

Тики слушал, как мужчина рассказывал про родителей Аллена с маниакальной улыбкой, словно ожидал чего-то большего, и, когда тот заикнулся про то, что сам пригласил Ману с Неа, его мальчик в очередной раз дёрнулся, разрывая оковы мощным движением, и бросился вперёд, шипя от злости.

Но, что было уже к тому моменту неудивительно, его вновь отбросило к стене.

Адам улыбался и ласково гладил Аллена по голове и щекам, иногда опуская пухлую ладонь к плечу и явно сдерживая своё желание снять металл и ощупать его всего с ног до головы.

Это было противно.

Тики чувствовал, как внутри него всё мечется и ревет, стремясь туда — за стекло или стену, чтобы спасти, уберечь, защитить. Но… Он был слаб. По сравнению с Алленом, который без тени страха смотрел в серые глаза и кривил обескровленные губы в ядовитом оскале.

А потом Адам принялся рассказывать про Лави: про попытку побега его семьи, про то, как в наказание убил его отца, а деда запер, оставив в заложниках.

А самого Лави отправил на поверхность, чтобы шпионить за Уолкером, к тому моменту уже как два года портящим кровь Адаму и Майтре.

Тики слушал всё это и не мог понять — чего в нём сейчас больше: ненависти к Семье, страха к Адаму в частности или обиды на Аллена.

Обиды, которая затуплялась накатывающей заботой и всеобъемлющей нежностью. Он никак не мог заставить себя перестать думать о ребёнке. О малыше внутри Уолкера, об их общем ребёнке.

О том, что Уолкер не сказал ему об этом. Боялся сказать.

И вот сейчас Тики смотрел на мертвенно-бледного Аллена со стеклянно-пустыми глазами, уставившимися в потолок, и хотел обнять его, прижать к себе, успокоить и пообещать, что всё будет хорошо.

Но ничего хорошего уже не будет.

Аллен вскинул глаза, до крови закусывая губу и шаря взглядом по опустевшему с уходом Адама, уведшего весь экипаж, помещению, и снова уронил голову на грудь, убито жмурясь и как будто едва сдерживая рык или всхлип.

— Прости… Прости меня…

Тики нахмурился, не понимая, кому это адресовывалось — ему или… или их ребенку, обреченному теперь на муки в лабораториях. На самом деле смахивало больше на то, что Аллен просит прощения у их ребенка — ведь именно о нем обмолвился еще раз Адам в самом конце.

Кто это будет? Мальчик? Девочка?

Тики не хотел жить и помнить этого.

Он не хотел знать.

Знать, что это его ребенок — и издеваться над ним, как издевалась над ним самим его мать, и родившая его только для того, чтобы обскакать старших братьев с этим их проектом идеального человека, затмевающего всех остальных людей.

Иногда Лулу говорила, что их проект провалился — что что-то пошло не так, подопытный умер, не выдержав нагрузки. И в её голосе было столько радости, столько злорадства и воодушевления, что в следующие несколько часов Микк подвергался двойной дозе всех тех опытов, что обычно проводились над ним.

Тики иногда ненавидел этого безымянного подопытного.

А сейчас ему было известно, что этим подопытным был его мальчик.

Тем самым идеальным человеком.

Мать никогда не говорила, в чём заключался её идеал — теперь Микк начал понимать, что женщина словно бы вливала в него всё, что хоть слегка подходило под определение идеального в её собственном понимании. Что она просто хотела доказать старшим братьям, что также великолепна и умна.

Но Адам не доказывал ничего и никому. Он просто делал. И именно поэтому так ласково любовался Алленом, словно своим самым прекрасным изобретением.

Тики посмотрел на вновь дёрнувшегося юношу и закусил губу.

Нужна ли вся эта обида? Бессмысленная, наверное, и совершенно глупая?

— Прос…ти, — вновь просипел Аллен, словно бы скукоживаясь, и зажмурился. Металлические оковы, больше похожие на какой-то мягкий сплав, задвигались, и через несколько секунд Уолкер будто сжался в комок. Словно пытался спрятать ребёнка, прикрыв живот коленями в совершенно инстинктивном, даже каком-то материнском жесте.

Тики зажмурился и затряс головой не в силах видеть этого. Вся его обида — она испарялась в момент, как только он видел Аллена таким мертвым, выцветшим, безучастным.

Это был конец. Просто конец.

Дальше уже ничего не было.

Тишину разорвал шорох шагов.

— Аллен… Аллен, послушай, я…

Тики вскинул голову и с недоверием узрел стоящего перед дверью камеры своего мальчика Лави, торопливо набирающего на панели управления в стене какой-то код.

— Сейчас ты должен будешь идти прямо по коридору, — выдохнул парень, словно пытаясь хоть как-нибудь успокоиться, когда дверь щелкнула замком, открываясь, а путы отпустили юношу, дав мешком осесть на пол. — Там ребята в одной из камер — ты их сразу увидишь. Пароль — «Невинность».

Секунда — и Лави оказался прижат к стене в нескольких сантиметрах над полом, заставив Тики в который раз против воли восхищённо вздохнуть. Он даже не заметил этого движения. Молниеносного движения.

— У тебя три секунды, Кролик, — прозвучал ледяной голос юноши.

— Можешь убить меня, но только после того, как выберемся, — протараторил Дик, серьёзно смотря ему в глаза.

Они застыли в напряжении на несколько секунд, пока Уолкер не отпустил его, резко выхватив из кармана рыжего ножик, больше похожий на кинжал, и подкинул его вверх, ловко словив через мгновение и направив на сглотнувшего Лави.

— Если найдёшь мне Тики, я ограничусь лишь небольшим избиением, — припечатал он.

Лави широко улыбнулся, тут же засияв глазами, и выполз из-под смертоносного острия направленного на него клинка, вскакивая на ноги и отдавая юноше честь.

— Так точно, кэп!

— Ты слышал этого ублюдка, — Аллен размял плечи и выдохнул, бросив на парня острый задумчивый взгляд. — Тики нас видит и слышит — значит, он где-то неподалеку. Найдешь его — ты прощен.

Лави порывисто закивал и тут же заозирался, явно оценивая обстановку. Однако Тики знал, что они находятся, как видно, где-то с другой стороны.

— Хорошо, — наконец произнес Дик. — И… Кэп, слушай… Прости меня. Просто мой старик здесь…

— Да ладно, — коротко ухмыльнулся Аллен. — Сказал же — найдешь Тики, и ты прощен. Не слышал Адама, что ли? Я сам все это из-за семьи затеял.

Лави поджал губы, длинно шмыгнув носом, и бросился Уолкеру на шею, намереваясь обнять, но юноша зашипел кошкой и, вновь пригрозив ножом, скрылся в коридоре.

Тики позволил себе коротко улыбнуться. Его мальчик так волновался за него. И так быстро собрался с мыслями, скорее всего, уже успел всё просчитать (если не всё, то хотя бы половину) и принялся за выполнение.

Это хвалёное сдерживание эмоций.

Аллен вновь стал капитаном Уолкером — молниеносным, холодным, сосредоточенным и едким.

Но обида, жгучая и ядовитая обида травила Тики душу. Он понимал, что это глупо, что это лишь ошибка нескольких секунд, лишь подозрения и страхи самого юноши, но было до ужаса обидно. Потому что это значило, что Аллен не доверял ему. Не испытывал того, что и сам Микк.

Через несколько минут в камеру примчался запыхавшийся Лави и, тяжело вздохнув, ввёл несколько цифр на панели у двери, отключая металлические оковы и выпуская Тики на свободу.