Annularis (СИ)

Адама Аллен убил лично, своей рукой — еще в главном блоке бункера, буквально за пару минут до грянувшего взрыва перерезав ему сонную артерию и поморщившись от фонтаном брызнувшей в лицо крови. Конечно, не все члены Семьи оставались в бункере постоянно, но Канда доложил, что всех присутствующих — их было семеро — перебили сразу как только увидели. Значит, еще четверо оставались где-то на свободе — в одной из подчиненных лабораторий. Может, где-нибудь на той же Аляске или на территории бывшей Латвии.

Но это было не так уж важно сейчас. Важно было то, что по большей части поиски велись только из-за одного человека, которого так и не нашли.

Без которого Тимоти велел Аллену не возвращаться, потому что без него юноша не вернулся полностью.

Про которого Лави сказал, что тот считает, будто поверивший виноват больше предателя.

Который обещал, что все кончится хорошо, и не вернулся.

Горло жгло подступающим комком, не дающим возможности нормально дышать. Аллен изо всех сил старался успокоиться, уговаривал себя отдохнуть еще немного, прежде чем снова нырнуть в обломки бункера и искатьискатьискать.

Он должен был найти Тики. Хотя бы найти его тело.

Он просто должен. Он не даст ему здесь остаться.

Он должен извиниться перед ним. Потому что себя простить уже невозможно.

Аллен всё-таки не сдержался и всхлипнул, прижав ладони ко рту. Внутри всё было словно выжжено. Там были лишь обуглившиеся обрывки его надежды на хорошее (= счастливое) будущее. Он чувствовал себя так, словно вновь оказался в том дне. Когда Адам убил родителей.

Тогда Аллен просто вышел на улицу, не до конца понимавший и не желавший верить, и долго-долго смотрел в небо, надеясь увидеть там хоть что-то. Он думал, как папа снова будет прижимать его к груди, целуя в макушку, как отец вновь усадит себе на плечи и примется рассказывать про симфонии австрийских классиков.

Но никто не пришёл.

И чуда не произошло.

Тогда всё покатилось по наклонной.

Внутри у него было так же пусто, как и сейчас.

Аллену казалось, словно из него вырвали приличный кусок. Словно в груди — дыра. Залитая кровью дыра, которую уже невозможно зашить.

Аллен зажмурился, сползая на землю, и поднял взгляд в небо.

Идиот. Если бы он тогда поверил своему сердцу, а не сладким речам Адама, было бы ему сейчас также пусто?

Наверное, все же нет. Потому что Тики знал бы, что Аллен был с ним до последнего — принадлежал ему до последнего — и никогда в нем — ни секунды — не сомневался.

А сейчас Тики нет. Даже его тела — нет.

И их с Алленом — тоже нет.

Вообще ничего нет.

Аллен знал, что должен подняться после этой потери и пойти дальше — потому что в его утробе живет ребенок Тики (о котором он тогда на какую-то секунду подумал — господи, он не наш, как же хочется его из себя выдрать). Потому что на корабле ждет Тимоти, недавно впервые запустивший Ковчег сам и теперь наверняка переживающий огромный стресс из-за этого.

Потому что еще не так давно Аллен сам доказывал Канде, что больше не мальчик-суицидник и знает, что ему делать и как жить дальше, и что не надо его так интенсивно опекать и ограждать от мира.

Сейчас Аллен очень хотел той заботы и опеки, от которой так просто прежде смог отказаться.

Потому что именно Канда помог ему пережить то ужасное время.

Аллен знал, что должен был подняться, но сил на это у него совершенно не было. Он ругал себя, обзывал, заставлял вставать и гневно сжимал кулаки, но силы не возвращались, и Уолкер даже позволил себе ядовито ухмыльнуться, отчего лицо со стороны шрама неприятно стянуло.

— Встань же, идиот, — зашипел он уже совершенно зло и резким рывком поднялся на ноги, пошатнувшись.

И — вдруг замер, втянув воздух полной грудью.

Сквозь всё ещё не выветрившийся запах гари и сгоревшей плоти ясно проскальзывал неуловимым ветерком аромат медикаментов и лаванды.

Той самой лаванды, которой пах Тики.

Его Тики.

Аллен бросился с места, не веря своему носу.

Надо сказать, он и до этого довольно далеко ушел от места посадки корабля и находился сейчас где-то в зоне последнего блока (он плохо знал планировку, но Тики сказал, что конечный — это блок Трайда, еще одного дядьки парня, который занимался зоологией и ботаникой в Семье), однако сейчас… Запах слышался откуда-то из самого хвоста бункера. Возможно, там был запасной выход или еще что.

Аллен пробрался ближе к знакомому аромату, беспощадно кусая губы и мечтая, чтобы это не было вывертом его больного сознания или галлюцинацией, и принялся порывисто разбирать завал, раскидывая камни в стороны и совершенно не заботясь о сохранности своих рук.

Во всем этом котловане он остался сейчас один, потому что Ковчег скоро должен был подниматься в воздух, и… ну, в общем, ему, как видно, решили просто дать еще немного времени попрощаться.

Потому что каждый из членов экипажа знал об их с Тики отношениях еще до речи Адама, хотя никто никому ничего и не говорил.

Наверное, это было просто и вправду видно.

Тики обнаружился под завалом всего в десятке метров от обломка стены, в котором красовался провал двери. Он был весь окровавленный и жутко бледный, на виске наверняка будет шрам…

Но он дышал.

И он был живой. Живой.

Аллен буквально стек вниз, в подобие пещеры, образовавшееся от опирающихся друг на друга обломков стен коридора, на которые навалились все остальные камни, и все-таки безудержно заплакал.

Рядом. Он наконец-то рядом.

И Аллену было совершенно плевать, что Тики наговорит ему при пробуждении: гадости или нежности — сейчас было важно то, что он рядом. И что жив.

Уолкер с судорожным вздохом прижался к парню, пачкаясь в гари, пепле и грязи, и, аккуратно подхватив его на руки, поспешил к Ковчегу.

Если бы использовал свои способности, добрался бы за несколько секунд, но Аллен принципиально не использовал ничего из своего «идеального» арсенала — лишь, так сказать, то, что нельзя было не использовать: нюх, слух и чутьё с силой.

Иногда Уолкер даже думал, что хорошо, что он такой. Потом ругал и материл себя, уверяя, что это ужасно.

Потому что все опыты, проводимые Семьёй, ужасны.

Тики на руках был таким хрупким, таким лёгким и израненным, из-за чего Аллен нёс его как драгоценного. Микк и был драгоценным, только Уолкер осознал это слишком поздно.

Но сейчас… сейчас он будет оберегать его как зеницу ока. И если Тики оттолкнёт, то Аллен против не будет. Заслужил. Предал, испугался, усомнился — юноша совершенно не будет удивлён, если Микк даже говорить с ним не захочет.

На Ковчеге его встретили ошеломлением и обрадованным удивлением. Хев сразу же укутала Аллена собой словно плащом, — она так делала и в первую беременность, — даруя лёгкое ощущение защищённости.

— Лоу Фа, открывай свою лабораторию, — скомандовал Уолкер, ласково поглаживая Тики по щеке и не смея даже оторвать от него взгляда. Парень был ещё бледнее обычного, и это заставляло юношу не на шутку за него беспокоиться.

Фа тут же взбегалась, отмирая, и торопливо бросилась открывать свою лабораторию — там всегда были нужные медикаменты и кушетка на такой случай. Члены экипажа предпочитали при болезни валяться по своим комнатам, но первую помощь получали всегда.

Аллен аккуратно уложил Тики на кушетку и сполз рядом с ним на пол, разрешая себе ещё минуту слабости и прижимаясь лбом к его руке. Он хотел как-то остудить себя, чтобы просто не наброситься на парня с поцелуями.

Потому что он был живой.

Господи, он живой.

— Н-надо сказать Тиму, — наконец устало выдавил парень.

И, коротко потёршись носом о щеку Тики, бросился из лаборатории к мальчику, который сейчас постоянно находился в своей каюте и безвылазно лежал на кровати, слишком уставший и высушенный для того, чтобы хотя бы просто подняться.

Запуск в пять лет — слишком разрушающе для ребёнка.

Тимоти встретил его обрадованной улыбкой и потянул ручки, стоило только присесть на краешек его кровати.