Две души Арчи Кремера (СИ)

– А ты хочешь?

Арчи покачал головой и пошел в столовую.

Пифий стоял у раковины.

Затем за каким-то хреном он потянулся и дотронулся до зеркала – до того места, где приблизительно были губы Арчи. Настоящего. Арчи Кремера.

========== Часть 16 ==========

Консервная банка, связывавшая Землю и Марс, она же «Адмирал Какой-то-там-но-не-сильно-выдающийся», она же челн любви, несший терпеливому умничке и скромняшке Захарии Смолянину его гепарда, его бизона, его верного лейтенанта, наконец вышла на финишную прямую и начала готовиться к стоянке рядом с Марсом. Фиг его знает, как они это осуществляют, эти крейсеры, как выбирают орбиту, как прикрепляются к ней и как остаются более-менее неподвижными относительно Марса, чтобы осуществить разгрузку-погрузку, транспортировку пассажиров с консервной банки на Марс и с Марса на консервную банку.

Наверняка за всем этим стоял невероятный труд и технический гений человечества, который подчинял себе пространство и – самую малость – время. Но какое дело было Захарии Смолянину до низменных материй, когда все его естество было подчинено одному: воссоединиться! Это желание горячим медом текло по жилам, обжигающим ветром проходилось по коже, теплым сахаром застывало на губах, жесткой ладонью поглаживало его загривок, так что остатки волос по всему телу становились дыбом. Кстати, раз есть чему становиться дыбом, следует непременно проверить гладкость кожных покровов. И Захария Смолянин начинал метаться по своим апартаментам, ища зеркало понадежней, ну или лупу помощней, и только через минуту метаний приходил в себя и звонко и немного истерично смеялся. Он даже не рисковал предположить, какому возрасту соответствует его поведение; если психологи-бихевиористы польстят ему и предположат, что ну годам семнадцати точно, то может возникнуть вопрос: а коэффициент интеллектуального развития соответствует хотя бы кольчатым червям – или амебам, и не сметь спорить? Только оттого, что Захария все-таки исхитрялся остановиться, ему не становилось веселей. А вел он себя на самом деле по-идиотски.

Еще бы знать, имеет ли вообще смысл его кампания, его неистребимый оптимизм и неукротимое жизнелюбие. Еще бы знать, насколько важно Николаю Канторовичу снова видеть его, лицезреть, так сказать, и осознавать их сопричастность, если уж и дальше срываться во всю эту сентиментальщину. Ведь вертихвостка и балаболка Захария Смолянин все-таки был и умничкой и отлично понимал: это вот тогда, год назад, цельных три с небольшим недели Николай Канторович интенсивно и изобретательно сношал его. Год назад, не месяц, не три. И – всего лишь сношал, удобный романчик, здоровый секс, не более того. Они немного говорили о консервной банке «Адмирал Коэн», немного – о городе на Марсе, совсем чуть-чуть о карьере Николая и достижениях Захарии, а остальное-то время вообще не заморачивались ничем, просто развлекались, отлично понимая оба, что их интрижка обрела начало, но вместе с ним заполучила и конец. Разумеется, можно сделать вид, что Захария снова жаждет жаркого, энергичного и разнообразного секса с неутомимым космическим тигром. Только их таких – космических животных – было немало и в городе; Захария проверил с несколькими… ну ладно, дюжиной… ну ладно, двумя и еще парой, хи-хи, сверх того, так ли хороши космические войска, как навоображал себе гражданский перец Смолянин, одурманиваемый с младенчества легендами всех подряд членов семьи. Они действительно были хороши. Мощны, энергичны, изобретательны; некоторые чутки, некоторые черствы; некоторым хотелось набить морду, некоторым Захария все-таки наносил телесные повреждения легкой и средней степени тяжести – для тяжелых повреждений он был больно уж нетренирован по сравнению с профессиональными военными. Хватало всякого, иными словами, даже такого, обо что марал руки лично комендант Лутич, а он марал их основательно, педантично, так, что персонал медцентра нервно икал, работая с результатами его педантичности. Захария, к его собственному облегчению, с последним не сталкивался; знал, да, слышал, приятельствовал с жертвами даже, ему везло, конечно – на всяких, но относительно благоразумных. Вот только никто не был Николаем Канторовичем.

Так что вопрос, был ли смысл в приготовлениях Захарии Смолянина к торжественной встрече лейтенанта Бизона, оставался открытым. Разумеется, никто и ничто не удержит Захарию от подготовки к вечеринке на борту «Адмирала Коэна», и даже если она будет никому не нужной, Захария все-таки будет выглядеть ослепительно, просто потому, что. Он даже веселиться будет назло всяким там самовлюбленным лейтенантам и даже совершит действия по устранению лакуны в личной жизни, и пусть всякие там самовлюбленные лейтенанты кусают локти! И несмотря на твердое намерение придерживаться однажды выбранного стиля, Захария нервно улыбался, глядя в зеркало, и неодуменно хихикал, вглядываясь в свои беспокойные глаза: а ну как не сложится, а ну как бессмысленно? Дальше – что?

В общем и целом, такие настроения были глупостью. Даже если лейтенант Бизон шагнет навстречу лапочке Захарии, опустится пред ним на колено, прижмет к губам его изящную руку и произнесет: «Прими меня, о мой ангел, я весь твой», сроку у них будет неделя, пока крейсер стоит на приколе у Марса. Потом – снова ничего, пакетный обмен сообщениями, воздыхания и орошения слезами голографического изображения, и ожидание. Захария не вернется на Землю, тем более что это его возвращение не особенно сказалось бы на частоте их свиданий; Николай Канторович тем более не откажется от своих полетов. Достаточно было вспомнить, с какими интонациями, с какими глазами, черт побери, он рассказывал о той посудине. Достаточно было вспомнить, с каким жаром сам Захария рассказывал ему о своем будущем на Марсе, чтобы понять Николая Канторовича. Иными словами, при любом раскладе ситуация была патовая.

Не то чтобы Захария денно и нощно мусолил ситуацию, в которой оказался по причине романтичности и возвышенности своей натуры и тонкости душевной организации – чести много, и для самой тонкой душевной организации в первую очередь. Но мысли эти роились где-то в затылке, не появлялись в поле зрения, но и слишком далеко от него не удалялись; Захария готовился к предстоящей встрече, как не готовился, наверное, никогда в своей жизни, он был твердо намерен выглядеть запоминающимся, но уместным, что ли, гармоничным, – и гаденький голосок: думаешь, стоит?

Собственно, приближение крейсера «Адмирал Коэн», а по большому счету любой посудины действительно превращалось на Марсе в событие первостепенной важности. Причина была до боли банальной: это случалось крайне редко, так что как тут не порадоваться, не устроить себе праздник, не примерить на себя это заветное «мы – они». Даже угрюмый комендант Лутич вытащил откуда-то издалека парадный мундир, попытался изобразить на своей щетине, в смысле щетке волос, что-то похожее на укладку, и перемещался по центральному пузырю Марс-сити с видом болезненно-торжественным и несколько растерянным, и в его перемещениях не наблюдалось никакой цели, хоть ты застрелись, ладно хоть не мешал и не докучал советами и желанием помочь. Но то комендант Лутич. Его дело было маленьким: следить за порядком. За швартовкой крейсера следили другие. За организацией достойной крейсера встречи – третьи. Еще добровольцы вносили посильный вклад в благоустройство центральной площади, а также коммуникационного центра: что-то там было связано с карантином, что допускало контакты с «ними» и «нами» только по истечении двадцати четырех часов, так что в первые сутки только телемост и общая сеть. Поэтому и вечеринка на околомарсианской орбите, которая уже стала вторым Самым Главным Событием после прибытия крейсера, должна была состояться к концу недели, которую крейсер будет стоять рядом с Марсом.

И разумеется, микробиологи потирали руки с самыми зверскими физиономиями. Захария Смолянин, познакомившись с ними поближе, признался сам себе: они малахольные. Они чокнутые. Потому что какой нормальный человек будет говорить с фанатичным блеском в глазах о всяких там вирусах, бактериях, штаммах, колониях и прочей ереси? Другое дело кластеры, ячейки и флопсы и прочая милая сердцу дребедень, которую понимали хорошо если пять человек из двадцати. Но это же компьютеры в конце концов, а не какие-то бактерии! Впрочем, это не мешало ребятам быть вполне приятными собеседниками, если беседы велись на неспециальные темы. И это же увлечение превращало милых ребят в маньяков, когда речь заходила о сравнении всяких-разных культур, прошедших испытание невесомостью и сменой гравитационных полей и о планах, как они попадут на крейсер, как будут искать бактерий в самых разных отсеках и как их потом будут изучать.