Иерусалимский синдром (СИ)

Но это значило, что он практически полностью потеряет возможность видеть собственных детей.

— Я переехал сюда, чтобы оградить твою семью от сплетен, связанных с моим именем — сказал я медленно — давай ты не станешь делать то, о чем будешь потом жалеть. Одно дело — быть в немилости у члена общины. Другое — если он посчитает, что больше не обязан покрывать то, что… произошло с Ореном.

Авшалом не ответил, вытащил сигареты и закурил, я тоже вытянул одну — за компанию. Он тем временем нехотя достал из кармана пиджака свою кипу и надел на голову.

Я не смог сдержать улыбки. Он усмехнулся в ответ.

— Смешно выгляжу?

— Пару месяцев назад ты был совсем другим.

— Пару месяцев назад я не думал, что организую убийство человека. Такие вещи необратимо действуют на мировоззрение, Янон. Но я ни о чем не жалею. Может, тебе трудно понять, как я смог это сделать, но я не собираюсь снова объяснять порядок своих приоритетов.

— Ну, а если окажется, что я — самозванец, псих, одержимый — что тогда?

Он вздохнул.

— А если я сам не знаю ответа на этот вопрос? Если ты хочешь правду-матку, то вот она: если бы я не считал тебя тем, кто ты есть, я не принял бы тебя в свой дом, не убил бы человека, и не нарушил бы ради тебя субботу. Ты получил ответ?

— Получил.

— Ты доволен?

— Хрен его знает — я пожал плечами.

Авшалом слегка склонился ко мне, словно спрашивая разрешения на поцелуй. Совсем недавно я и мечтать о таком не мог. Спасибо тебе, Орен Альперат, хоть ты и был порядочной сволочью.

Я проводил его до машины. Там он надел свою обычную шляпу с полями и снова стал самим собой. Не верилось, что ещё пару часов назад его руки и язык блуждали по всему моему телу, а губы шептали слова, от которых мое сердце до сих пор сжималось в комок.

— Увидимся — сказал он коротко, но я услышал в его голосе тень тоски и нежности, которые ощущал и сам. Мне невыносимо захотелось поцеловать его перед недельной разлукой, но я сдержался — даже в Тель Авиве целующийся с парнем дос выглядел бы странно. Ничего, потом отыграемся. По полной.

Возможно, я был бы самым счастливым человеком на свете — если бы смог провести все оставшиеся до часа икс месяцы так же, как эти несколько часов, пусть даже в крошечной тель-авивской квартирке.

Но Иерусалим не желал отпускать меня так просто.

Первой ласточкой был звонок от Нерии. Он долго ходил вокруг да около, расспрашивал про жизнь в Тель Авиве, про работу. Наконец, дошел до сути.

— Элькана говорил со мной несколько дней назад по поводу тех надписей, и хотел бы знать — было ли что-то новое за последнее время? Новые знаки?

Я колебался. Больше всего хотелось сказать, что знаков не было. Но я не мог — и так молчал целых десять лет. А если они найдут способ предотвратить конец? А если окажется, что я мог бы спасти нас всех — просто доверившись какому-нибудь мудрому каббалисту?

— Недавно…- я откашлялся — недавно появилась новая надпись. Но она написана на шумерском.

— Ты сделал фотографии, я надеюсь? — голос его был напряжен.

— Да.

— Пришли их мне как можно скорее. Почему ты не сказал раньше, Янон? Элькана же просил тебя.

— Вы, должно быть, слегка запамятовали о том, что случилось в нашу с ним последнюю встречу: меня буквально выгнали взашей из города. После этого мне меньше всего хотелось иметь с ним хоть что-то общее.

Нерия крякнул.

— Да уж… понимаю… Но открою тебе маленький секрет: Элькана вспыльчив, но отходчив, и он уже жалеет о той вспышке гнева. Как ты помнишь, его первоначальным желанием было держать тебя поблизости. В Нью-Йорке он искал ответы, но встретил лишь скептиков — им-то откуда знать, что тут на самом деле происходит. Мы все видели эти знаки своими глазами, а эти американские снобы дальше носа своего не видят.

— Так что же вы хотите от меня — вкратце?

— Пришли мне снимки. Я покажу их Элькане, и позвоню тебе так скоро, как смогу.

— И что же, он вынудит меня переезжать опять? А если ему снова вожжа под хвост попадет? Я не могу бегать с квартиры на квартиру только потому, что ваш рав имеет проблемы с самоконтролем.

— Проблемы с самоконтролем?! Он узнал, что внутри его общины произошло невероятно грязное дело, совершенное человеком, чья репутация до этого была безупречной. Ты понимаешь, какую тень это бросает на всю их семью? На нас? И, разумеется, если сложить два и два, то легко заметить, что влияние на Авшалома идёт в основном с твоей стороны.

— Я не…

— Ты не? Весь Иерусалим видел, как он заводит машину в разгар субботы и едет в сторону Тель Авива. Хватит отрицать очевидное, Янон!

— Хорошо — я устроился поудобнее, переложил трубку к другому уху — что вы хотите? Чтобы я прибежал к Леви как собачка на задних лапках? Но при этом не общался бы с Лерером? Это невозможно.

— По правде говоря, Элькана подозревает, что уже поздно. Я не знаю, прав ли он, и не мое это дело.

Я промолчал.

После некоторой паузы Нерия продолжил.

— Вряд ли у общины получится полностью оградить Авшалома от тебя. Но если ты и правда несешь на себе весть о конце света, если и правда являешься посланником, то Леви сделает все возможное, чтобы ты снова оказался в нашем квартале.

— Флаг ему в руки — я потер глаза. Чёртовы интриганы — по доброй воле я возвращаться не собираюсь.

— Янон…

— Передавайте привет Элькане. До свидания — я грохнул трубку.

Через пару дней в ход пошла тяжёлая артиллерия.

Леви позвонил мне с незнакомого номера. Обычно я не такие не отвечал, но теперь мне пришлось — я заказал кое-что по почте и ждал курьера.

Поняв, кто мне звонит, в первую секунду я чуть не бросил трубку. Он опередил меня.

— Стоп! Я хочу только сказать тебе кое-что про Лерера. Удели мне пять минут.

— Слушаю — после такого я не смог бы послать его подальше, пока не услышал бы, в чем суть.

— Во-первых, я хочу, чтобы ты вернулся в город. Я помогу тебе с переездом. Найду жильца на замену, а здесь ты можешь вернуться в предыдущую квартиру.

— На кой-черт мне это делать?

— Если вернёшься — позиции Авшалома и его семьи в общине вернутся к прежнему состоянию.

— А если нет — то будете его топить и дальше? Это шантаж, да?

— Он самый.

А Авшалом ещё не понимал, почему я так не люблю служителей культа.

— Зачем я вам нужен? Месяц назад вы назвали меня то ли одержимым, то ли самозванцем, я сам не понял.

— Потому что Лерер прав — нельзя закрывать глаза на то, что происходит на самом деле. Я сделал огромную ошибку, поговорив об этом со своими коллегами в Америке. Они далеки от наших реалий, и им многого не понять. Их скептицизм понятен — там. Здесь же все выглядит по-другому.

Я ни черта не понял из его мутных объяснений, но решил подстраховаться.

— А если вас опять переубедят? Мне надо будет опять покидать город в двадцать четыре часа?

— Этого не произойдет. Если хочешь я дам тебе гарантии.

— Хочу, конечно. Но…что изменилось? — не выдержал я.

— Изменилось то, что победил здравый смысл. Никакая одержимость, никакой психоз, никакой дурной умысел не могут объяснить того, что происходит с тобой. Я, как и Лерер, предпочитаю верить своим глазам.

— Вот как — пробормотал я.

— А ещё… — он помедлил — несколько дней назад владелец квартиры, в которой ты жил, принес мне пакет, адресованный тебе. Блокнот с…

— Вы открыли письмо от моей матери? — перебил я его со злостью.

— Да. Прости, конечно, но мне необходимо было это прочесть и убедиться. Если все, что там написано и правда появлялось на твоём теле в течение десяти с лишним лет, то впору удивляться, почему ты въехал в Иерусалим не на белом осле.

— Мне нужен мой блокнот. Верните его как можно скорее — я сжал в руке телефон, мечтая, чтобы на его месте оказалась бы шея чертового рава.