Иерусалимский синдром (СИ)

Тель Авив не радовал меня, хотя должен был: здесь была свобода, которая в Иерусалиме мне и не снилась, всем было плевать, кто с кем трахается, и можно было целоваться взасос хоть на главном проспекте; но мне все равно недоставало Иерусалима с его недосказанностью и загадочностью. Город без остановки — или вечный город? * Для меня это не было вопросом.

Эзра, прознав про то, что я переехал в центр, позвонил мне, явно напрашиваясь в гости. Я сделал вид, что не понимаю его намеков, а когда он прямым текстом спросил мой адрес, ответил, что пока хочу побыть один.

— И что, даже Лереру не скажешь, где живёшь? — спросил он ехидно.

— Ревнуешь? — усмехнулся я.

— До смерти — он засмеялся.

На том наш разговор закончился — он тоже был достаточно умен, чтобы не настаивать на правде.

В моей голове все чаще включался внутренний таймер, отсчитывающий дни до конца. Тик-так. Семь месяцев.

Примерно через месяц после переезда, в субботу, я проснулся необычайно рано. Все вроде было как обычно, но я уже понял, что скоро произойдет, и остался лежать, стараясь расслабиться и быть готовым к очередному сеансу эпистолярной эсхатологии.

Моя интуиция не подвела: минут через десять после пробуждения меня скрутило.

Никогда до этого я не испытывал такой боли, и испугался, что сдохну прямо здесь, в этой дыре, от болевого шока. Впрочем, через секунду очередной приступ вышиб из головы все мысли, и я больше не думал ни о чем.

Ещё полчаса я потом приходил в себя. Постель была мокрой от пота, а у меня не было сил даже подняться, чтобы принять душ.

Новые знаки не чесались, а откровенно болели, как ожоги. Впрочем, это, кажется, и были ожоги.

Я с трудом приподнялся, чтобы посмотреть на грудь и живот.

Теперь это было уже не протосинайское письмо. Я даже не мог точно сказать, что это было. Наверное, не имело смысла фотографировать новое послание, но я на всякий случай сделал пару снимков.

Подумал, стоит ли посылать сообщение Лереру. Что он сможет сделать? Приехать, чтобы полюбоваться моим изувеченным торсом? Посочувствовать?

Кого я обманывал. Мне хотелось позвать его, чтобы убедиться, что воспоминание о тех поцелуях — не плод моего больного воображения. И в то же время я боялся, что он свернёт все к прежнему приятельскому общению — иначе почему мы уже месяц общаемся скупыми сообщениями, ни разу не позвонив друг другу?

Постепенно я пришел в себя, кое-как поднялся, умылся.

Передо мной была вся суббота.

Я все же сделал небольшое исследование, пытаясь найти происхождение знаков. Чем-то это напоминало шумерскую клинопись, отчего мне легче не стало — где я найду специалиста по шумерскому языку в субботу в Тель Авиве? Да и расшифровав надпись про очередные катастрофы, что я буду делать с этим знанием?

Я хотел одного: узнать, можно ли остановить конец света, и как именно. Чертов Лерер своими разговорами подал мне надежду, и, хотя я всячески давил ее в себе, я не мог не думать о том, что должен быть хоть какой-то способ остановить этот безумный обратный отсчёт.

Я продержался до десяти утра: выдраил всю квартиру, прошёлся по городу, поспал. Хотел пойти на море, но сегодня это отпадало — иначе меня, наверное, достали бы вопросами, где можно набить такую же крутую татуировку.

Потом ощущение жжения стало давить уж слишком сильно, как и одиночество, которого я обычно почти не замечал.

Я задумчиво взял в руки телефон. Вряд ли Лерер вообще держит свой смартфон включенным в субботу, но попытка — не пытка.

Разумеется, его мобильник был выключен, но это меня уже не остановило — я просто позвонил на домашний, хоть и понимал, насколько это бессовестно с моей стороны.

Он ответил через пять гудков.

— Янон?

— Откуда ты знал…

— А кто же еще может звонить мне на домашний телефон в субботу, когда я провожу время с семьей?

— Черт…извини.

— Что случилось? Есть новые надписи?

— Да.

— Я приеду посмотреть.

— Они написаны клинописью. Думаю, что тут даже Нерия бесполезен.

Он помолчал, потом сухо спросил:

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Мне до смерти хотелось сказать: приезжай сейчас. Но это было бы уже за гранью. Поэтому я промямлил:

— Давай завтра встретимся, может что-нибудь придумаем.

— Хорошо. Мне надо идти, прости.

Я с тяжёлым сердцем повесил трубку. Зря позвонил.

Боль тем временем становилась все ощутимее, я нашел в поисковике адрес открытой в субботу аптеки и решил пройтись до нее пешком — без мази от ожогов уже было не обойтись.

Интересно, выдержу ли я следующие «послания»? Если нарастание болевых ощущений станет тенденцией, то к концу они будут сродни сжиганию заживо. Что же, зато радует, что не так уж много раз осталось терпеть.

После аптеки я купил в круглосуточном магазине пачку сигарет, чего сроду не делал. Но когда-нибудь надо же было начать. Думал поесть, но еда в рот не лезла, и я просто выпил сока в открытой кафешке. Потом моя фантазия иссякла, на улице мне делать было нечего, и я поплелся домой.

День тянулся как жвачка на горячем асфальте. Я принял уже три таблетки обезболивающего, смазал всю грудь густым слоем противоожоговой мази, но ничего не помогало.

Принял ещё две таблетки на свой страх и риск.

На какое-то время это позволило мне отключиться, но вскоре я проснулся оттого, что с трудом выдерживал жжение. Поднял майку, и у меня слезы брызнули из глаз — кожа воспалилась и местами прилипла к ткани.

Если бы не четко видимая клинопись, я поехал бы в больницу. Но, увидев на мне такое, никто не поверил бы, что я не занимался самоповреждением. А там и до психушки недалеко.

Мне повезло, что в квартире была ванна. Я наполнил ее до краев холодной водой и опустился туда, гадая, почему мне не пришло это в голову раньше.

Так и провел весь следующий час.

Вода помогла — по крайней мере, уже не хотелось удавиться от боли. Я решил устроиться с комфортом: принес в ванную планшет, бутылку пива и пачку сигарет. Включил какой-то фильм и откинулся на бортик, выкуривая одну сигарету за другой.

Удивительно, как хороша жизнь, когда ничего не болит! Я старался не думать о том моменте, когда всё-таки придется вылезать из воды. Может, к этому времени знаки начнут тускнеть?

Потом мне пришлось в голову мысль, от которой я замер.

Так или иначе, послания исчезали только тогда, когда я хоть как-то их прочитывал или по крайней мере бегло просматривал. Со словарем, с помощью постороннего лица, не особо понимая смысла — но мне нужно было хотя бы слегка вчитаться в то, что мне посылали.

Сейчас у меня не было никакой возможности прочесть эти непонятные чёрточки. Неужели это значит, что они останутся на мне надолго? Навсегда?!

Я привстал из воды и зашипел — боль и не думала уходить. Пожалуй, даже стало хуже.

Опустился обратно в ванную.

Мне нужно срочно искать специалиста по клинописи, пока я ещё в силах это делать.

Я нашел одного такого — в Англии. К моей радости, на сайте были номер телефона и электронный адрес. Я не надеялся, что в субботу Британский музей будет открыт, но позвонил (никто не ответил) и вдобавок написал на мейл.

Через двадцать минут мне пришел ответ на почту:

«Что это? Откуда?»

Ситуация сильно напомнила мне ту, что была с Альбертом. Будем надеяться, что этот тип окажется душевно прочнее, чем отец Авшалома. Хотя прямо сейчас мне было глубоко наплевать на возможные последствия — я лишь хотел, чтобы боль наконец ушла.

Я ответил: «Просто прочитайте и скажите, что поняли».