Иерусалимский синдром (СИ)

Он вздохнул.

— Злишься на меня, Янек?

— За что? — я удивился.

— За то, что мы с твоей мамой не смогли дать тебе такой семьи, как ты, наверное, хотел?

— Нет, конечно. Нормальная была…все было нормально, пап. Я приеду к вечеру, ладно?

— Ладно.

Никогда бы не думал, что он испытывает чувство вины за мое детство. А мне не с чем было сравнивать — они расстались через пару лет после моего рождения, и я не чувствовал особой потери оттого, что живу на два дома. Но и своей семьи не хотелось завести…хотя, может быть, при других обстоятельствах — завел бы?…

Лерер так и не позвонил. Я всерьез начал обдумывать идею отправиться на вечернюю молитву, чтобы встретиться с ним там, но пришел к выводу, что вреда от этого будет больше, чем пользы — мое присутствие наверняка спровоцирует новые слухи, поговорить мы с ним все равно не сможем, а кроме того, Элькане скорее всего понадобится время, чтобы убедить всех, что Авшалом все ещё тот же образцовый член общины, что и раньше. Лучше я при этом не буду мозолить людям глаза.

Дома у отца было хорошо. Хорошо — несмотря на его периодические ворчание и шпыняние.

Живот у Эден вырос уже совсем большим, и вся она была этаким олицетворением материнства. Даже не верилось, что у нас с ней когда-то что-то было.

Мы с сестрой, как всегда, уселись смотреть телевизор, потом она притащила свои учебники и заставила меня делать с ней домашнее задание на следующую неделю.

— Ты — единственный знакомый мне ребенок, который делает уроки в пятницу вечером — сказал я, когда Ноа захлопнула наконец учебник.

— Может потому, что все твои знакомые дети живут в супер-религиозных районах? — хихикнула она.

Туше́.

Спать я пошел рано, подозревая, что иначе отец вызовет меня на откровенный разговор про Лерера, или же опять потребует ответа, когда я возьмусь за ум и начну нормально работать.

Перед сном на всякий случай проверил телефон. Ничего.

Проснувшись рано утром в субботу, я вяло подумал, что всего неделю назад в это время изнывал от обжигающих знаков на теле, а через несколько часов после этого — от обжигающих поцелуев Авшалома. А теперь лежу в гостевой комнате отца и его жены, и судя по всему, Лерер окончательно поставил на мне крест.

Хотя я изначально собирался остаться в гостях до самого вечера, уже через час после пробуждения понял, что пора бы и честь знать, распрощался с хозяевами и поехал домой.

Как и всегда, на мою машину на улице возле дома смотрели с очень большой неприязнью. Я не особо беспокоился — все в общине уже успели узнать, что я еврей с «неправильной» стороны — то бишь, не по матери, а значит, с меня взятки гладки.

Но в этот раз все было по-другому.

Ко мне подошёл какой-то худющий, как палка, дос и укоризненно сказал:

— Не стыдно тебе?

— Что? — я не ожидал такого укора, и слегка растерялся.

— Может, начнёшь соблюдать хотя бы некоторые правила, если уж живёшь здесь?

Я пожал плечами.

— Не могу ничего пообещать. И живу здесь не от хорошей жизни.

Он покачал головой.

— Мы готовы принять тебя, как ты того заслуживаешь. Но и ты — держи себя как подобает тому, кто ты есть.

— Чего? — я уставился на него, не веря своим ушам.

Дос уже давно отошел, а я стоял посреди улицы возле своей машины, и кипел о злости.

Кто?!

Мне при каждом удобном случае внушали молчать о моем… синдроме.

А теперь оказывается, что весь квартал уже в курсе?

Кто это сделал?

Нерия?

Элькана?

Авшалом?

Или один из тех раввинов с той первой встречи с Леви?

Я честно пытался представить все последствия этого слуха — и не мог. Я даже не знал точно, в чем он заключается. Знают ли они о надписях у меня на теле? О конце света, который произойдет через каких-то шесть с лишним месяцев?

Или приняли на веру ярлык «Машиах» и теперь будут тыкать мне в глаза моим полным несоответствием занимаемому статусу?

Я быстро взял себя в руки.

Черт с ними, пусть думают, что хотят.

Если это поможет Лереру, пусть считают меня хоть самой реинкарнацией Моисея.

Дома было прохладно, и я с досадой вспомнил, что забыл выключить вчера перед выходом кондиционер.

Так и есть, тот работал на полную мощность, охлаждая комнату с кроватью до температуры холодильной камеры.

А на кровати спал Авшалом.

Он лежал прямо в одежде, только шляпа валялась поодаль. Слава богу, обувь он хотя бы тоже снял.

Я, наверное, никогда не видел его раньше спящим.

Лицо его даже во сне было строгим и мрачноватым. Он дышал неслышно, только грудная клетка вздымалась и опускалась.

Я осторожно опустился рядом с ним, провел по его груди рукой.

И сразу же пожалел — он проснулся мгновенно.

— Чертов болван, я тебя жду со вчерашнего вечера — пробормотал он.

— Кто именно болван? — уточнил я.

— Оба мы… — он потряс головой, сел в кровати.

— Что ты здесь делаешь? — задал я риторический вопрос — Элькана тебя за шкирку вытаскивает обратно в касту почтенных членов общины, а ты спишь в моей постели? Всю субботу?

Он рассмеялся.

— Ну и ну. Это то, что он тебе сказал? Что будет восстанавливать мое доброе имя?

— Да. Таково было мое условие возвращения.

— Значит, болван — ты. — Авшалом вздохнул — Вчера после вечерней службы Элькана произнес небольшую речь, которая заключалась в том, что наша община самая избранная из избранных, потому что среди нас появился некто, кого правоверные евреи ждут уже несколько тысяч лет. Как ты понимаешь, половина людей теперь считает его психом и собирается после исхода субботы вызвать санитаров, но зато другая свято уверовала в то, что он сказал, да ещё и вычислила, о ком идёт речь — уж и не знаю, как.

Черт!

— Я первый вызову ему психиатра — я скрипнул зубами.

— Он играет в какую-то непонятную мне игру — отозвался Лерер — но, кажется, я знаю, чего он пытается этим добиться.

— Стать самым крутым раввином в истории Иерусалима?

— Вряд ли, он не так тщеславен. Скорее я бы подумал, что он считает, что добившись признания тебя мессией, сможет как-то повлиять на ход событий.

Я непонимающе посмотрел на него. Он вздохнул.

— Он попытается сделать из тебя настоящего Машиаха — как по писаниям. Тем самым, который объединит весь народ, будет мудрым лидером, ну и так далее. Ему кажется, что в таком случае конца света можно будет избежать.

— Бред — сказал я.

— Я не знаю — задумчиво ответил он — а какой ещё выбор нам останется? Есть два пророчества, и если повернуть новое в сторону старого…

— Он думает, что сможет за почти семь месяцев сделать из меня Менахема Менделя Шнеерсона*? — я засмеялся, хотя смешно мне не было.

— А если это поможет нам всем выжить, ты не будешь готов им стать?

— Буду. Но знаю, что не поможет.

— Почему же?

— Потому, что когда проводишь половину субботы, сгорая заживо от древнешумерской клинописи, становится понятно, что конец света неизбежен. Я могу отрастить бороду хоть до пола, но это бесполезно, Авшалом. Нас очень хотят сжить со света и покончить с этим.

Он открыл рот, чтобы возразить, но ничего не сказал.

— Мне тоже очень хочется жить — сказал я — но я не буду делать того, что не принесет никакой пользы никому из нас.

— Тогда… — он замолчал.

— Что тогда?

— Тогда зачем ты нужен? — сказал он.

Не дождался моего ответа и повторил:

— Зачем ты вообще нужен, Янон?

Встал, не глядя на меня, подобрал свою шляпу, и вышел из моего дома.

Я его не останавливал.

Комментарий к Глава 19

Менахем Мендель Шнеерсон - седьмой и последний ребе ХАБАДа, Считается мессией некоторыми из своих последователей, часть из которых не признают его физической смерти.