Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

— Я знал это, — слова звучат размеренно, и все же Джеймс чувствует в них отголоски боли. — Ты же начинал встречаться со мной, чтобы доказать что-то себе…

— Я хотел отыграться на тебе за всех альф вместе взятых, — почему-то Джеймса просто выбешивает это спокойствие, как и всегда. Хоть одна эмоция, хоть один явный всплеск, который докажет, что Мэтт не робот, запрограммированный на улыбки и понимание. — Я думал, что ты лишь прячешься за маской и на деле такой же как остальные, надеялся сорвать ее, вывести тебя на чистую воду!

Джеймс распаляется все сильнее и ненавидит сам себя. Он распаляется и молит хоть об одной эмоции, пощечине, ударе, которых он заслужил в полной мере. Хоть о чем-нибудь, что даст утихомирить ту огромную пустоту в груди, которая с каждым словом захватывает все сильнее и ярче.

— Я предполагал это, — повторят Мэтт. — И?

Мир Джеймса окончательно рушится. Мэтт знал, догадывался и все равно оставался рядом. Такие люди вообще могут существовать? Такие люди вообще имеют право жить в этом чертовом прогнившем мире? Джеймсу хочется взвыть и срочно сломать что-то и разорвать. Он ощущает, как сжимаются кулаки, как пульсирует в голове кровь.

— И мне не удалось, — скрепит зубами Джеймс. — Черт возьми, я поверить не могу, что снова начал встречаться с альфой после всего этого дерьма, — Уильямс продолжает, и вдруг замечает слабую тень на дрогнувшем лице Мэтта, но не придает ей значения. — Завести отношения так далеко, только чтобы узнать правду, — он закипает все сильнее. — Ненавижу себя. Если бы я только мог…

То, что в Мэтте что-то меняется настолько кардинально, Джеймс замечает лишь в ту секунду, когда видит отточенный замах ладони. Уже следом он ловит и потухший пустой взгляд всегда таких живых глаз, но даже не думает защищаться, потому что искренне верит, что заслуживает этот удар всецело, хотя тело инстинктивно и группируется, готовится к нападению. Удар сильный, глухой, отдается слабо в позвоночнике, а Джеймс с удивлением смотрит на кулак, влетевший в спинку кровати. Не в него. Зато пустой взгляд прожигает просто насквозь.

— Я больше не потревожу тебя, — чеканит Мэтт и поднимается с места.

Джеймс затуманенным взглядом смотрит, как Уильямс торопливо подбирает свои вещи, одевается, так и не подняв больше глаз, и тихо выходит. Он оторопело глядит на захлопнувшуюся дверь, а потом ненароком переводит взгляд на спинку кровати. На светлом дереве отчетливо виден алый развод — Мэтт разбил руку в кровь во время удара. Все естество Джеймса просто вопит, что нужно догнать, остановить, извиниться за весь этот балаган и предложить если не встречаться, то хотя бы продолжить общение. Сделать хоть что-нибудь, поступить импульсивно, как и всегда, нырнуть с головой в неизвестность. Но Джеймс считает, что просто не имеет на это права. Не с Мэттом, которому он и без того причинил слишком много боли.

***

В выходной день на улице слишком мало людей, несмотря на то, что время уже близится к обеду. Отвратительно яркое солнце слепит глаза, но Мэтт, бредущий вдоль улиц, не видит ни его, ни чего-либо вокруг. Его колотит всего с ног до головы, трясет неясной паникой и тревогой, и в груди расползается пустота, перемешанная со страхом. Детские переживания накатывают все сильнее, и Мэтт хлопает себя по щекам.

— Соберись. Надо добраться до дома, — проговаривает шепотом он.

Какой-то ребенок тыкает в него пальцем, отец-омега торопливо уводит того в сторону и что-то объясняет на ходу, но Мэтту сейчас все равно и на них. Он вытаскивает телефон из кармана толстовки, не глядя удаляет все пропущенные и находит номер такси. Разговор с диспетчером на секунду вгоняет в ступор — Мэтт даже не понимает, на какой улице находится, но все-таки ориентируется под недовольное сопение в трубке, называет адрес и сбрасывает звонок. Весеннее солнце светит все так же ярко, и Уильямс вздыхает, находя единственную свободную скамейку рядом. Дрожь во всем теле никак не унимается, но все мысли нужно оставить до дома — сейчас не время и не место. Мэтту даже с трудом удается выдавить из себя улыбку какому-то малышу, а потом он садится в такси и проваливается в дрему на заднем сиденье.

Таксист будит спустя полчаса и кивком указывает на знакомый фасад. Мэтти расплачивается, выползает на улицу и торопливо шаркает по родному участку с ровно положенной плиткой и идеальным газоном. Газона, правда, пока нет: снег едва ли сошел, и пожухлая трава еще не успела смениться зеленым покрывалом. Но уже сейчас виднеются и пригорки с клумбами и даже статуэтка с оленем, который гордо стоит летом среди цветов. Последних пока тоже нет.

Мэтт не торопится. Дома пустота и тишина, и все это будет однозначно давить. Он смотрит вокруг, отмечает и запылившуюся статуэтку, которую точно надо помыть, и размякающую землю, что нужно прополоть хорошенько перед засевом, и даже вспоминает, что газонокосилку так и не сдал в ремонт. Столько дел, которыми можно заняться прямо сейчас — просто красота. Но для начала нужно переодеться, принять душ и приготовить поесть — сил поутру не особо много.

Мэттью кивает самому себе и все же идет неторопливо в дом. Что ж, план на день у него есть, а на неделе он просто закопается с головой в работу и не будет ни о чем думать. Ведь это так просто за всеми делами и собственными обязанностями, верно?

Верно. Мэтт роется в кармане, вытягивает ключ, вставляет его в замок… Тот не подается, и Мэтту требуется секунда, чтобы понять, что дверь открыта.

— Вчера не закрыл? — спрашивает он у самого себя.

Не хватало еще разбираться с домушниками. Уильямс толкает с опаской дверь, но едва ступив за порог вздыхает спокойно и почти радостно. Не домушники. У порога стоят начищенные ботинки, на крючке знакомое пальто, а во всем доме приятно пахнет вафлями и сиропом.

— Папа… — Мэтти выдыхает это тихо, скидывает обувь, а знакомый силуэт уже выходит на шум с кухни с полотенцем в руках.

— Вы, молодой человек, могли бы и отвечать на звонки, — звучит родной, строгий голос.

Но вся эта строгость пропадает, едва лишь Мэтта сгребают в крепкие объятия, а сам он утыкается отцу в плечо.

— Прости, — шепчет он и жмурится от тепла родного человека. — И с возвращением.

— Я дома, Мэтти, — теплый голос сглаживает все утро. Уильямс слабо ощущает, что даже страх за ним постепенно отходит на второй план. Жаль, что всю боль нельзя стереть этими простыми объятиями.

Комментарий к Глава 26. Родные люди

https://vk.com/wall-141841134_229

========== Глава 27. Жизнь ==========

— Ух ты, нихрена ж себе, — Стив переступает порог родной гостиной и в первую секунду думает, что случайно провалился во временную петлю лет этак на пять назад.

Джеймс валяется на диване совершенно растрепанный, с бутылкой вискаря и кучей каких-то дешевых коктейлей под боком, и при этом вид его явно оставляет желать лучшего. Помнится, старший Уильямс не единожды в подростковом возрасте отчитывал брата за такое поведение, но сейчас и слов не надо, чтобы понять — Джеймса либо бросили, либо очень сильно ударили по больному.

— Привет, Стиви, — пьяный в хлам омега едва ли фокусирует взгляд, и Стив задумывается, как давно пьет, а главное сколько успел вылакать его дражайший братец. В любом случае, уже сейчас понятно, что это чудище будет проводить просто потрясающую ночь, хорошо еще если в обнимку с унитазом, а не на полу.

— Тебе совсем мозг отшибло? — интересуется зачем-то Стив, аккуратно переступая через банку из-под пива. — И сколько дряни ты в себе намешал?

— А черт его знает, — у Джеймса страшно заплетается язык и во рту такая каша, что слова сложно разобрать.

Стив все же пробирается к дивану, садится на самый край и опускает ладонь на лоб Джеймса. Горячий. И щеки от выпитого просто горят огнем. Стив смотрит на глупую ухмылку на губах, и понимает — даже она натянутая.

— Ну что, расскажешь, что произошло, или тебе подлить еще, пока язык не развяжется? — он так и гладит брата по голове, не убирает ладони, а Джеймс притихает, прикрывает глаза.