Где тебя нет (СИ)

Но?

Договаривай, раз начал.

Модрич собирается с духом, ища смысл жизни где-то в газоне. Он так и не убрал руку с плеча.

— Я не могу так больше, — тихо, почти шепотом сокрушается, — Рамос, ты — яд, ты меня убиваешь. Ты просто блядская дрянь, на которую я подсел, сечёшь?

— Что ты хочешь этим сказа… — начинает сиплым голосом Серхио, но прохладная ладонь неожиданно ласково накрывает его губы, призывая замолчать.

— Не надо, — коротко просит, — Рамос, я без тебя больше не могу.

Думать, Модрич, это очень вредно. Иногда ты можешь перестараться, прийти к неверному решению и загубить всё.

Я без тебя не могу.

Парень, он тебе в любви признался, ты что-нибудь скажешь в ответ?

Они сидят друг напротив друга, на холодной стылой траве, солнце спряталось за плотными тучами. Рамос даже не знает, нравится ли ему происходящее или нет, потому что…

Потому что Модрич нашёл силы не врать самому себе и признаться.

А сможет ли он?

========== 11. Всего лишь прагматизм ==========

Сцены, которые крутятся у меня в голове, похожи на домашний порнофильм,

Моя гордость сгорает, в голове — нервное кровотечение.

Всё, что я хочу от тебя, это немного согласия. Неужели ты никогда мне не позвонишь?

И неужели ты никогда не скажешь, что любишь меня, глядя мне в глаза,

И никогда не постараешься меня понять? Ведь я так этого хотел.

Ненавидь меня.

Blue October, «Hate me»

Сейчас тебя здесь нет, тебя увезли отсюда,

И я надеюсь, твой разум не побеждён,

Всё равно твоё сердце непоколебимо.

Нам нужно вернуть назад то время,

Которое от нас отняли.

Milky Chance, «Stolen dance»

***

— Что это ещё за пидорасы? — хмыкает Серхио, попутно рассматривая положение следующих соревнований. Их футбольный клуб должен был с утра завтра, в воскресенье, встретиться с футболистами из другого города. Ребячество. — Да мы же их одной левой сделаем.

— Меньше энтузиазма, — осаживает его Бейл и падает рядом с другом, вытаскивая из цепких пальцев мобильный. Напевает дурацкую песенку-кричалку, просматривает листы с заявками на матч до самого низа и останавливается.

— Что за хмыри? — в раздевалку вваливается усталый Бензема, двигаясь чуть ли не по стеночке из-за только что прошедшей тяжелой тренировки. — Это из-за этих опарышей нас сегодня гоняли так, будто в последний раз живём?

— Именно, — в унисон ему вторят два голоса Рамоса и Бейла. Откуда-то из угла доносится скептичное хмыканье Марсело.

Тренер поднял матерщину ещё в самом начале тренировки — хорошенько прогладив все недавние косяки футболистов вроде опозданий, плохого настроения, пропусков и неспортивного поведения, он начал гневную пламенную речь о том, что «было бы совершенно не плохо взять себя в руки и начать работать!» Проблема заключалась в том, что начальство клуба подало заявление на соревнования без соответственного вмешательства тренера в ситуацию — удивления на лицах игроков были достойны холста художника.

Завтра им предстоит сыграть с какими-то увальнями, и Серхио крепко убеждён, что им ничего не стоит выиграть — за последние две недели их загоняли до непередаваемого состояния, поэтому он даже не стал как-то волноваться по этому поводу (разве что ему было немного жаль испорченного воскресного утра, которое было его законным выходным).

Но если они выиграют — а они выиграют — клуб может заплатить вполне неплохие цацки за участие, а ради денег всегда можно постараться и вывернуться хоть мехом наизнанку.

Серхио лениво, размеренно идёт в душ, переодевается, о чём-то болтает с Кайлом, хотя совершенно не улавливает нить разговора из-за накатившей усталости. Марсело отвозит его домой, он на удивление выглядит бодрым, Серхио с дикой, ненормальной завистью смотрит на проходящих мимо людей, ведь у него всё болит. Тренер прекращает щадящий режим, всё тело в синяках, конечности налиты свинцом, кости будто переломаны в фарш и вставлены обратно.

Рамос скрепя сердце лепит воображаемый пластырь на своё непомерное анализирование происходящего, матерится и выползает из машины уткой. Марсело смотрит сочувствующе, ему предстоит такая же пытка, но он хотя бы не живёт на блядском третьем этаже дома, где лифт работает через раз, а если работает — моментально ломается.

Рамос ползет по ступенькам, едва справляется с напряжёнными мышцами — а что делать? — думает о том, что если сейчас под руку подвернётся Модрич, то он запряжёт его таскать себя по квартире на тощей спине. И плевать, что переломится — Серхио сейчас больнее.

Завтра же матч. Зачем было так издеваться? Незнание не освобождает от ответственности.

Серхио думает долго, но бесполезно, после чего собственноручно лепит себе диагноз — хронический барахлит. Его тело… барахлит. Растягивая уставшие мышцы лица в кислую улыбку, он входит в квартиру, бессознательно выискивая признаки сосуществования Модрича.

Что-то тихо.

Дверь в его комнату закрыта, но сквозь неё горит неясный свет. Серхио откровенно плевать, что там с ним происходит, потому что голова забита до потолка и даже выше, мозг гудит, как бестолковый, пытается что-то анализировать, но слепо попадает в каменную стену. Это бесполезно.

Серхио тупит, плетется в кровать, после чего валится пластом и засыпает без снов.

***

Просыпается с головной болью, шесть утра, иначе никак. Как был в одежде, так в ней и остался. Но голова теперь хоть как-то варит, ноги не перенапряжены, лишь слегка побаливают, а тело затекло из-за непривычной позы для сна. Рамос встаёт, отдает себе отчёт в том, что чувствует себя вполне неплохо для мешка с картофелем, и плетётся в ванную.

Быстро взбадривается холодной водой, умывается с мылом и, хватая рюкзак, ползёт в коридор. Кидает быстрый взгляд на чужую спальню, на закрытую дверь, а потом натягивает кроссовки и снова сбегает на улицу.

Похер на Модрича.

Потом поговорят.

Тёплый предутренний ветер, вставшее солнце, ещё не успевшее разогреть город, молчаливая пустота переулков и быстрые машины довольно быстро приводят Рамоса в чувство. Он добирается до спортивного комплекса без особенных происшествий.

Внутри уже оживлённо. Повсюду снуют люди, одетые в официальные чёрные или тёмно-серые костюмы. Все строгие, злые и ни разу не желающие бросить всё и уснуть, как сам Рамос. Серхио с раздражением пялится на них, пока бредёт по темноватому коридору, а когда наконец распахивает дверь раздевалки, то выдыхает с заметным облегчением.

Он далеко не первый — внутри сидит почти половина основного состава, но все молчат и шуршат одеждой. Игра начинается в девять утра — каждый задаётся вопросом: «За какие грехи их подняли в такую рань?» Тренер прибывает немного позже, когда Серхио успевает заснуть на плече у Бейла.

— Доброе утро, — бодро приветствует всех Моуриньо и подчёркнуто игнорирует полные пассивной ненависти, горящие глаза, — на разминку, не будем дожидаться опоздавших.

Бейл рядом сидит с охеревшим лицом и перечитывает приказ о проведении матча, непонятно когда стыренный у администрации. Вроде ещё вчера его стянул Марко Ройс, но никто уже наверняка не помнит, потому что зазевавшийся тренер только чудом упустил ценный клочок бумаги из рук, а в футболистах проснулись отчаянные до мозга костей люди. На время «одолжив» списки, Марко прочитал всё вдоль и поперек не один раз, после чего утешающим тоном заявил, что Атлетико — такие же лохи, как и они, и что бояться должно быть нечего. К несчастью, Жозе тоже разделил его точку зрения, поэтому провел тренировку на троекратное «ура» от хронических инвалидов команды, а в конце жизнерадостно объявил, что это пойдет им на пользу.

Постепенно в раздевалке материализовались и другие игроки — пришёл Касильяс, с ещё более помятым лицом, чем вчера, и втыкал в свою белоснежную форму порядка десяти минут, пока не получил досадливый толчок под рёбра от Бензема. Они уже давно должны были выйти на поле, но Моуриньо подозрительно тихо гулял по коридорам с какими-то людьми, удачно вливаясь в гнетуще-раздражающую атмосферу спорткомплекса, а у самой команды не хватило самостоятельности и желания проявить инициативу, чтобы сделать всё самим. В итоге, по прошествию часа, когда дело медленно приближалось к восьми утра, как обычно всё было не готово.