Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

Губы Альфреда сухие, но горячие, накрывают все с тем же трепетом одновременно с тем, как Джонс мягко опрокидывает Ваню на широкую кровать. Он отдается всецело этому поцелую, изучает языком чужой рот, скользит по губам и все больше тонет в чужом запахе. Мед мешается с теплой, домашней выпечкой, запах поля и скошенной травы вплетается в него и дополняет картину, и мир окончательно исчезает за ласками языка, за новым спазмом в теле и первым тихим стоном.

Альфред не помнит, когда еще у него было такое нестерпимое желание касаться. Но сейчас, в эту секунду, в этот миг, ему кажется, что контакт попросту необходим, что без него рухнет вся эта странная, всепоглощающая сказка. И он ведет ладонями по Ваниному телу вниз, зарывается в волосы, ползет под футболку, снова ощущая все мягкие изгибы, и никак не может прервать поцелуй. Он тонет в нем, тонет в Ване, задыхается и погружается все дальше. В эту секунду кажется, что единение душ впервые достигает своего пика, хотя еще толком ничего не происходит.

Температура в комнате повышается, когда Ваня сам тянется под футболку Альфреда и оставляет красные следы на его спине. Пожар внутри становится все сильнее, разрастается незримым шаром и от этого настолько же приятно, насколько нестерпимо. Брагинский чувствует все прикосновения, тянется за ними, вжимается в ладонь и теряет постепенно все свои предрассудки. Мысли отходят на второй план, когда с новым спазмом с губ срывается шумный стон, а сам Ваня жмурится, переживая яркое удовольствие. В этот раз первые признаки проявляются слишком быстро.

Альфред столбенеет и разрывает поцелуй, вглядываясь в начинающий алеть румянец. Он смотрит всего секунду, прежде чем чужая волна удовольствия сносит и его, прежде чем он прикасается губами к шее и одновременно выше задирает футболку, чтобы в открытую касаться кожи, этих мягких боков. Не толстых, но ощутимых, потрясающих, теплых. Потому что так нравится Джонсу, потому что именно так Ваня выгибается сильнее, подается рукам и притягивает голову Ала ближе к себе. Все так, как должно быть.

Брагинский утопает в удовольствии. Он отвык быть с кем-то во время течек, и теперь все внутри не просто трепещет от возможности оказаться вновь с альфой — Ваню разрывает такими ощущениями, которых он вообще прежде не испытывал ни с кем. Виной ли тому эта трепетная нежность и желание Ала заласкать его везде, или долгое воздержание — Ваня не думает и знать не хочет. Зато он явно чувствует, как губы сползают на сосок и смыкаются на нем, как язык быстро и сногсшибательно скользит, а пальцы мягко теребят второй. И Ваня стонет. Стонет уже в голос, подбрасывает вверх бедра, между которыми уже ощущает влагу. Черт возьми, ему слишком все это нравится. Ему слишком приятно от этой близости, от Альфреда, от летящей прочь футболки и штанов.

Короткие поцелуи задерживаются особенно долго на животе. Та часть, которой Ваня дико смущается в себе, неидеальная для омеги, и на которую так залипает всегда Ал. Чертов фетишист, он касается губами каждого миллиметра кожи, мягко очерчивает пальцами, знает ведь где, чтобы Ваню повело окончательно. И ведь ведет же. Это приятно всегда, а сейчас в сто, в тысячу раз лучше, ведь нервы натянуты до предела, ведь каждое прикосновение вызывает дрожь, а такие и вовсе сносят крышу от наслаждения.

— Ал, черт возьми.

Ваня задыхается и хнычет, потому что это пытка, приятная, невероятная, но такая тягучая и яркая, что сил себя сдерживать нет. В голове тот самый туман, который мешает обычно соображать, яркое марево из желания и удовольствия.

— Мне хочется коснуться тебя везде.

Ал отрывается на секунду и жарко дышит на кожу, облизывает ее и втягивает между губ. Он не оставляет засосов, но щекотно посасывает, а Брагинский думает лишь о том, как ему вообще мог попасться такой извращенный ребенок. Но ведь нравится же. Кто из них более извращенный, он не решился бы судить.

— Так коснись ниже.

Ваня не верит, что сам это говорит. Он обычно не против прелюдий и долгих игр, но теперь в голове лишь одно желание — ощутить в себе Альфреда целиком, сильно, быстро. А Джонс вскидывает голову и смотрит. В его глазах все та же нежность плотно спутана теперь с желанием, и Ваня не выдерживает, стонет снова, пытается подбросить бедра выше и потереться о чужой стояк. Ведь так сильно этого хочется.

— Быстрее же, ну.

Тепло Альфреда исчезает, но его губы снова на животе. Резинка трусов сползает все ниже, а вслед за ней тянутся и поцелуи, короткие, но ощутимые, горячие, но недостаточные. Они обходят вокруг небольшого омежьего члена, дразнят кожу на бедрах, у коленки. Ваня не понимает, в какой вселенной он находится, когда по плоти все же проходит широко язык, а между ягодиц мимолетно скользят пальцы. Точно не в этой, ведь здесь не могут так мерцать перед глазами все звезды вселенной.

— Господи… — Альфред задыхается и снова облизывает член, втягивает его в рот, посасывает. — Господи, — повторяет он и разводит ноги шире, скользя взглядом по нежной коже. — Так влажно, и запах… Мне кажется, я кончить могу просто от запаха, — Джонс тихо стонет и не сдерживает очередного порыва.

Его язык скользит все ниже, слизывает набегающую смазку, пока руки сминают крупные ягодицы, мягкие, округлые. Ваня теряет самого себя и давит в себе желание свести бедра вместе.

— Что же ты делаешь со мной…

Он задыхается, расслабляется и пытается не вилять так откровенно задницей. Он знает, что по коже скоро будет попросту течь, но язык Альфреда, то, что он вытворяет им, когда проталкивает его внутрь и помогает себе пальцами — это нечто. Он отвлекает от всего, отвлекает от смущения, от всех тех мыслей, что это должно быть не очень приятно Алу. Но Джонс вылизывает усердно, с нажимом и таким азартом, что сомневаться в его удовольствии просто не приходится. Ваня чувствует себя заполненным до краев шаром, который вот-вот лопнет от переизбытка эмоций и ощущений. Но и этого не выходит. Он срывает голос, мечется по кровати, шепчет это навязчивое «хочу» и думает, как бы провалиться за грань, чуть уменьшить это огромное напряжение, ослабить ахренительный запах альфы.

— Вань, я сейчас…

Легкая передышка становится сущей пыткой, пока Джонс дрожащими пальцами скидывает с себя штаны и белье. На футболку просто нет времени, он нависает сверху, целует шею Вани, трется головкой о промежность.

— Ты убьешь меня, — безумно и сбивчиво шепчет он, даже сейчас умудряясь судорожно о чем-то соображать. — Но я очень хочу детей от тебя. Вань?

Брагинский в эту секунду и правда думает, что убьет. Во всяком случае руки, уже опущенные на плечи, сжимаются крепче, до синяков, а сам он снова скользит по головке, которая так близко, но чертов Ал.

— Ты издеваешься, — голос Вани давно уже сорван от стонов и хрипит слишком сладко. — У меня уже есть один ребенок, куда еще.

— Что? Почему я о нем не знал?! — Ал, кажется, даже трезвеет на секунду.

— Это ты, балда, — Ваня кусает за шею Джонса, чтобы хоть немного ослабить то огромное нечто, что разрывает его изнутри. Он давно хочет семью, давно хочет все это испытать, но не думал, что все будет происходить именно так. Однако же с Алом все выходит не как у людей, так почему бы и нет? — Ладно, — в Ване горит не желание, когда он соглашается, а вполне трезвый разум, что удивительно. — Ладно, я хочу детей. Хочу, чтобы ты был их отцом, — взгляд Альфреда проясняется от этого осознания, на губах тянется ошеломленная, но счастливая улыбка. — Но только попробуй смыться. Найду и самолично придушу.

Угроза тонет в собственном стоне, потому что крупная головка осторожно толкается внутрь. Все трепещет и скручивает плотным узлом, Ваня запрокидывает голову назад и сам резко подается вперед, чтобы сильно и до упора, чтобы разом вышибить из легких воздух.

— Я никуда не уйду, — Альфред притормаживает лишь на секунду, чтобы самому справиться с возбуждением. — Никуда от тебя не денусь, всегда буду рядом, всегда буду с тобой.

Его сбивчивый шепот утопает в толчках, и Ваня лишь кивает и жмурится сильнее. Мышцы поддаются легко, растягиваются, а все это ощущение заполненности окончательно вычеркивает из головы все. Ваня, не стесняясь, подмахивает и хрипло стонет. Ваня хнычет от ярких укусов и нежных поцелуев, и думает, что он в гребаном извращенном раю. Ведь настолько хорошо ему не было еще никогда. Ведь так горячо и одновременно трепетно, не было ни с кем и не будет. Потому что Ал, будет рядом, потому что только ему позволено творить абсолютно все.