Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

— И будет прав, — пожимает плечами Ваня. — Они должны разобраться со всем сами, а любое вмешательство со стороны только усугубит ситуацию.

— Я знаю, — Альфред соглашается, но не перестает кусать губы.

Он дышит глубоко, и все явственнее пропитывается этим запахом, словно сливается с ним. Ваня убирает тарелки наверх и совсем не возражает, когда Джонс утыкается носом в загривок, а его горячие ладони опускаются на мягкие бока. Запах Альфреда тоже везде, и Брагинского все сильнее ведет с каждым вздохом, все больше наполняет естество и сворачивает все внутри в тягучее, томительное ожидание. Кончик носа Джонса щекотно водит по шее. В голове зыбкий, пустой туман, а тарелка выскальзывает из пальцев в раковину, но не разбивается.

— Ох…

Ваня успевает схватиться за край раковины, когда слабая судорога проходит яркой волной по всему телу. Перед глазами ползут черные пятна от разом прилившей к голове крови, а Альфред сзади сразу как-то замирает, принюхивается, столбенеет. Ваня прекрасно понимает, что это означает, и первой мыслью бьется паническое желание сбежать. Ведь кто знает, как отреагирует Альфред на такого Брагинского, который не контролирует себя, вообще себе не принадлежит, бьется в чужих руках. Но мысли о побеге выбиваются вместе с дрогнувшими на боках ладонями, вместе с сильнее втянутым воздухом у самого основания шеи, отчего сладко и ощутимо ползет слабая дрожь.

— Ваня?..

Альфред кажется слишком потерянным и, одновременно, увлеченным. Он точно сам не до конца осознает разом всколыхнувшиеся внутри ощущения. Одно дело видеть течных омег на улице, другое, когда это твой омега, от которого и в обычной жизни сносит крышу, а так… Альфред снова жадно втягивает воздух в легкие и прижимается крепче к напряженной спине. Он повинуется странному порыву и осторожно проводит по всему позвоночнику вниз ладонью, широко, неторопливо, до самых ягодиц. И Ваня ведется за касанием, расправляет окаменевшие плечи, подается чуть назад, утыкается бедрами прямо в пах.

— Вань?..

Это еще не течка, только самый первый горячий спазм, и слабое ощущение тревоги. Первый звоночек для омег, что пора сматываться из людных мест, пока еще есть возможность, пока альфы еще не чувствуют. Но Альфред стоит вплотную и ощущает мельчайшие изменения запаха. Альфред с каким-то благоговейным трепетом приобнимает одной рукой за талию, скользит ладонью по животу, но не держит, не принуждает, так что Ваня вполне может уйти. Может, но отдаленно, за нежным касанием понимает — не хочет. Не из-за зверского желания — его пока еще нет и в помине, — а потому, что это именно Джонс, беззаботный, веселый, иногда слишком серьезный, но такой уже родной. Ване все еще немного страшно доверяться, но Альфред — исключение, Альфреду хочется верить, и Ваня попросту прикрывает глаза и позволяет себе раствориться в этих мягких прикосновениях на животе.

— М? — он отзывается запоздало и покорно опускает вниз голову. Ваня все еще не видит лица Ала, но слышит его дыхание и может представить, как подрагивают пересохшие губы.

— Я… Черт, — Джонс осекается и сглатывает, словно мысли разом разбежались в голове. — Я могу остаться с тобой? — тихо шепчет он. — В смысле я и так с тобой, встречаюсь там, все дела, но вот в данный момент? А то мне и идти некуда особо, а в одном доме я точно не выдержу. Господи, ты же и так обычно просто потрясающе пахнешь, а тут у меня совсем крышу снесет и я…

— Альфред, — Иван тихо смеется и прерывает весь этот бессмысленный треп. Растерянный Альфред вместо раздражения вызывает только умиленную улыбку, а то, как он тараторит, Ваню и вовсе забавляет. — Не стану же я выпроваживать тебя из собственного дома, — Брагинский все же осторожно разворачивается к Алу лицом, и мир немного плывет перед глазами.

— Черт…

На щеках Джонса горит яркий румянец, а глаза смотрят с таким восторгом и обожанием, что Ваня окончательно отбрасывает все сомнения. Одного этого нежного взгляда достаточно, чтобы понять — Альфред попросту не позволит себе ничего такого, что не понравилось бы Ване. Джонс и так всегда готов сделать все, чтобы Брагинскому было хорошо, а теперь во взгляде и вовсе только тепло и забота. Ваня знает, что это только пока — скоро Альфреда захлестнет желание, ничуть не меньшее, чем у него самого. Но пока он попросту очарован и растерян — для него быть столь близко с течным омегой впервые.

— Думаю, стоит пойти в комнату, — Ваня берет управление ситуацией на себя, а ладонью мягко проводит по щеке Джонса и заправляет за ухо растрепанные волосы. Бессмысленно, те снова падают на щеку, но от нежности Альфред млеет еще больше, тянется ближе и коротко целует.

— Пойдем, — соглашается он, и голос хрипит за расползшимися мыслями.

Ваня ощущает в теле едва уловимую слабость. Но пока еще все более чем терпимо, хотя присутствие альфы столь близко и подначивает общее состояние, ускоряет то, что обычно протекает по меньшей мере час. Альфред идет молча, но не перестает принюхиваться. Это инстинкты, та часть их общества и отношений между альфами и омегами, которая не меняет веками, тысячелетиями. Зов природы, на который не откликнуться парам попросту невозможно. Естественный толчок к продолжению рода.

Ваня запинается об эти мысли, вспоминая недавний разговор с Альфредом, заходивший уже не единожды. Джонс спрашивал о детях и говорил при этом столь серьезно, что смог прорвать непоколебимую уверенность Вани, что для этого рано. Брагинский не давал своего согласия, но после доводов не смог и сказать четкого и категоричного «нет». Ваня сам удивлялся, как у этого настырного ребенка порой легко получалось управлять им даже при том, что Альфред никогда не давил. Просто он умел быть убедительным.

— У тебя такое мечтательное лицо, что меня так и тянет смеяться, — Ваня правда не может сдержать улыбки, когда усаживается на край кровати.

Он не дожидается, пока Альфред соберется с мыслями, а просто тянется к нему и прижимается головой к животу, прикрывая глаза и втягивая запах своего альфы. Тепло. По волосам медленно ползет ладонь, перебирает светлые пряди и едва ощутимо касается загривка. По коже растекается тонкими иголочками дрожь, а Ваня млеет от нее все сильнее.

— Так смейся, я что, против? — мягкий голос Альфреда звучит совсем тихо, а сам он все больше втягивается в эту странную картину.

Он привык к холодному и непреступному Ване, привык к тому, кто не прочь подколоть или пошутить над ним, привык к его страсти, привык к некому покровительству и заботе, как более опытного и взрослого. Но вот такой Брагинский, который попросту жмется к нему в поисках тепла и нежности был непривычным, странным. Но определенно не менее привлекательным, чем все остальные. Альфред вообще давно уже решил для себя, что примет этого человека любым.

И он не упускает возможности и теперь. С волос пальцы мягко переползают на шею и водят кончиками и по ней. Торопиться некуда, и Альфред, наверное, впервые в жизни усмиряет всю свою импульсивность, чтобы продлить этот момент близости. Он будоражит сильнее самых страстных поцелуев. Он подливает раскаленной лавы в кровь, но возбуждает не сильным цунами, а легкой волной неги. Ваня выдыхает чуть более шумно, немного ерзает, а запах становится сильнее.

Альфред сглатывает, но не может отвести взгляда от Брагинского. Весь мир потихоньку теряет свое значение перед его омегой, который жмется теснее, дышит не слажено, вразнобой и трется головой о ткань футболки. Альфреду хочется иметь под рукой камеру и снимать все это, настолько пробирает такое простое движение, но вместо этого он сползает ладонями на плечи, очерчивает оголенную до воротника кожу и запоминает абсолютно все.

— Поцелуй меня.

Ваня просит это тихо, но Ал слышит все. В тишине комнаты, где кроме дыхания и шелеста ткани нет больше звуков, невозможно не услышать. По позвоночнику вновь сползает вниз жаркий спазм, и на этот раз он куда сильнее, чем вначале. Природа чувствует альфу рядом, природа подначивает к действиям.