Blackbird (ЛП)

Прогремели ударные, и на лбах скрипачей выступил пот, пока их смычки дергались туда-сюда. И вот духовые звенели финальным победным маршем, но в циклах струнных все равно проскальзывало что-то невыносимо печальное и разрывающее сердце. Город в руинах. Невинность, навсегда канувшая во тьму. Когда оркестр отгремел последние, торжественные ноты симфонии, зал взорвался аплодисментами. Юри исступленно хлопал, а музыка все еще гуляла эхом внутри его костей.

Когда присутствующие начали постепенно расходиться, Минако положила руку ему на плечо. Повернувшись к ней, он увидел, что на лице ее кипел пыл, как будто в ее голове вдруг возникла тысяча идей. Иногда он гадал, скучала ли она по балету со всей его помпезностью, гламуром и славой, и каково это было — сойти со сцены, где тебя обожали тысячи, и стать практически обычным человеком.

— Выпьем? — предложила она. Юри лишь молча кивнул.

В фойе она держала его за руку, пока проталкивалась к бару, и там заказала два джина с тоником. Юри зажег сигарету, как только на стойку подали их напитки, и пододвинул один из них Минако, но она отказалась.

— Где Челестино? — спросил он, для чего пришлось склониться к самому ее уху, чтобы она услышала его сквозь гвалт других людей. Она театрально пожала плечами и развернулась спиной к бару, чтобы осмотреть помещение и поискать глазами мужа. Юри наблюдал, как она вертела обручальное кольцо большим пальцем — эта привычка была у Минако все то время, что он знал ее — и по ее просветлевшему лицу и распрямившейся спине он понял, что она обнаружила мужа.

Как же прекрасно, когда двое людей, которые знакомы целую вечность, которые давно уже притерлись, все еще могут так зажигать глаза друг друга после стольких лет! Чувство, зашевелившееся у Юри внутри, можно было бы назвать завистью, если бы оно не было таким пустым и холодным.

Челестино протиснулся сквозь толпу и крепко обнял жену, целуя ее в щеку. Это несколько выходило за пределы английских приличий, но в этом и заключалась положительная сторона этого маленького ответвления большой и великой семьи Чолмондели. Затем он пожал Юри руку не менее горячо, как будто они встретились после нескольких лет, а не месяцев.

— Юри! Так здорово, что ты пришел, — воскликнул он. — Я тут думал, не хотел бы ты познакомиться с моим новым другом? Он тоже пришел! Очень приятный джентльмен, я уверен, что он тебе понравится, сейчас я его приведу!

Он вновь растворился в толпе, и Юри бросил многозначительный взгляд на Минако, которая лишь пожала плечами.

— Что? — спросила она. — Я говорила, что я не буду пытаться знакомить тебя с мужчинами. Мужа-то я контролировать не могу.

— А вот это неправда.

— Да ладно тебе, Юри!..

— А это моя жена, Минако, и ее племянник! — Челестино опять пробрался к ним, ведя за спиной человека чуть ниже ростом.

У Юри возникло ощущение, что отрезок времени между одним ударом сердца и другим растянулся у него на минуты, часы, потому что это было невозможно, совершенно, абсолютно невозможно!..

За Челестино, с сигаретой в руке, словно притянутый через весь континент музыкой, стоял Виктор.

Он выглядел уставшим, как будто для него прошло больше четырех лет. Бледные волосы стали длиннее и были собраны в небольшой узел у основания шеи, хотя часть все равно падала на лицо, как и всегда. Его одежда была намного более простой, чем те дорогие костюмы, которые он носил в Германии, и ее потертый вид едва-едва дотягивал до приличного. Но его глаза были прежними — все та же синева бесконечного летнего моря, переполняемая до краев стихийными эмоциями.

Они остолбенело смотрели друг на друга.

— Юри, это мистер Виктор Михайлович. Мистер Михайлович, это двоюродный племянник моей жены Юри Кацуки.

Какие-то правила этикета взяли под контроль голос Юри, и он прохрипел:

— Рад встрече с Вами.

Виктор вообще ничего не ответил. Решив, что задача по сватовству была выполнена, Челестино сам отвернулся от них, погружаясь в беседу с Минако и оставляя их окруженными людьми и при этом в совершенном одиночестве.

Вся комната как будто застыла во времени или внезапно опустела. Юри поднес сигарету к губам и втянул дым до самого дна легких, чтобы занять руки, жаждавшие протянуться к Виктору, схватить его, притянуть к себе. Если коснуться его, то можно убедиться, что это не какая-то хитросплетенная галлюцинация, но если не касаться, то можно продолжать смотреть на Виктора вот так… И если его разум подводил его, погружаясь в безумие, то он хотя бы мог наслаждаться этим полетом в бездну.

Виктор облизал подсохшие губы.

— Юри? — спросил он. Звук его голоса прошелся свежим порезом по старой незажившей ране, но боль от него проникла куда глубже самого пореза. Вся реальность, все тепло, все звуки вдруг отключились, а потом вновь заполнили его мир.

Виктор работал на советскую разведку. Существовала только одна возможная причина, по которой он мог быть в Лондоне. Юри подумал о неиссякаемом потоке сталинистской ругани из всех коммунистических партий по всей Европе, которая попадала к нему на стол, обо всем вызывающем поведении и сбивающих с толку сообщениях из Кремля про их собственные разработки бомбы, о том, как Сталин держал в железном кулаке нации, которые Советский Союз якобы освободил от нацистов.

Виктор был умным, нежным, добрым, любящим, замечательным, но никогда не отказывался от советских идей. Раньше у них был общий враг. А теперь война текла в другом русле, и они были на противоположных берегах.

Юри залпом выпил джин с тоником; отвернувшись, он запустил стакан по барной стойке и бросил недокуренную сигарету в пепельницу. Схватив Минако за руку, он зашарил другой в кармане.

— Держи, — сказал он, вытянув несколько десятков шиллингов и вложив ей в руку. — Это для благотворительного сбора, а я должен идти, извини, просто автобус долго тащится до Пимлико (5), увидимся.

Он не мог обернуться и посмотреть на то место, где Виктор врос в пол, как статуя. Юри должен был как можно скорее попасть на вечернюю улицу, на воздух, чтобы снова начать дышать.

На самом деле он ничего не смог забыть. Совершенно ничего. Не смог сделать даже шаг вперед. А теперь рана снова открылась… И Юри показалось, что на этот раз он погибнет.

***

Вся эта затея наверняка понравилась бы Поповичу, если бы Виктор грезил о какой-нибудь женщине. Он стоял на углу улицы, образованной домами бледных цветов; массивные колонны подпирали подъезды. Он никогда раньше не был в этой части города; она располагалась вблизи всех ключевых зданий государственной власти Британии и просто сочилась деньгами.

Может, Виктор неправильно расслышал? Ведь он был не в самом адекватном состоянии ума, чтобы воспринять хоть что-либо, кроме того невероятного факта, что перед ним стоял Юри, а Юри говорил очень быстро, когда прощался со своей тетей. Но в его «Путеводителе по Лондону от А до Z» больше не было мест, звучащих, как «Пимлико», так что, если он ошибся, Юри тогда вообще жил не в Лондоне.

Примерно в это время Юри как раз должен возвращаться домой после рабочего дня в какой-нибудь конторе. Виктор собирался побродить по району, и, если встреча не состоится, бросить это дело. Если он и позволял себе несколько глупых идей и страстных фантазий, чтобы составить ему компанию в ночи, то это были его проблемы. В этот раз у Виктора не было занятий в колледже, поэтому он мог повалять дурака пару часов, прежде чем вернуться к своей повседневной жизни.

Он не знал, что сделал бы или сказал, встреть он Юри. Ведь Виктор не забыл, что, учитывая, кем он теперь являлся, он больше не заслуживал прекрасной, выходящей из берегов любви, которую Юри дарил ему так свободно. Реакция Юри на концерте производила впечатление, что тот уже давно нашел себе кого-то получше, какого-нибудь более достойного любовника, и столкновение с прошлым явно вызвало у него неприятные чувства. Виктор закурил, чтобы попытаться приглушить шум в голове.

За его спиной раздался звонок, и Виктор резко обернулся, но это был всего лишь мальчик-курьер на огромном велосипеде, попытавшийся спугнуть голубя с дороги. Виктор вздохнул. Если Юри действительно теперь жил в этом районе, где даже разрушенные бомбами участки выглядели презентабельно, то, наверное, англичане определили его на какой-то высокий пост, и он наверняка не хотел бы ни при каких обстоятельствах находиться в одном пространстве с неряшливым политическим эмигрантом из Советского Союза. Юри, каким он его помнил, таковым не был, но Виктор понимал, что несколько лет могут сильно изменить человека.