Две души Арчи Кремера (СИ)

– Ты удивлен? – скептических спросил Зоннберг. Кажется, он был почти трезв, но устал не на шутку.

– Дамми, прелесть моя, и что ты будешь делать далеко-далеко? Там не будет ни жоп, чтобы лизать, ни языков, чтобы лизали жопу тебе. – Пифий задумался. – Хотя языки на твою жопу как раз найдутся, были бы деньги.

Зоннберг поглядел на него, словно недоумевал: кажется, от него хотят, чтобы он разозлился? Так, что ли? Пифий, наверное, был не против. Но Зоннберг засмеялся.

– Я не становлюсь моложе, Пиффи. И как-то мне становится все трудней наклоняться, чтобы лизать их эффективно.

Пифий смотрел на него, кажется, даже испытывая нечто похожее на растерянность. Зоннберг – добровольно – признал, что он лизоблюд – Пифию Манелиа.

– Только не говори, что этот проект подвел тебя к этому, как его… – после паузы решился он. Решился обратить все в шутку. – К катарсису.

Зоннберг затряс головой. Вместо ответа налил коньяка себе и Пифию.

– Не-не-не! – взмолился тот и рванулся, чтобы убрать бокалы подальше от него. – Дамми, засранец, тебе Аронидесу отчитываться!

Зоннберг ухватил его за руку, дернул на себя, повалил на диван и прижал всем своим весом. Он неторопливо допил коньяк и цыкнул.

– Пусть симулякр отчитывается. Все равно сам Аронидес до меня никогда не снизойдет.

Пифий поднапрягся и сбросил его с себя, уселся рядом с ним и взял бокал.

– Ты, придурок, – буркнул он, покачав головой. – Где гарантия, что Аронидес не смотрит твои отчеты?

Зоннберг покосился на него, дернул рукой – очевидно, ручной юнит давал знать, что с Зоннбергом хотят говорить.

– Может, – подумав, признался он. – Но едва ли. Я уже чуть ли не семь лет в проекте, угробил дохрена генштабовских денег… восемьдесят семь миллионов, Пиффи, – Зоннберг неторопливо повернулся к нему и криво усмехнулся, – и ни разу не получил ни одного документа за его подписью. Это делает даже не его секретариат. Так что Аронидес обычный зритель, не более.

Он отставил бокал, задумчиво посмотрел на бутылку, но, выдрессированный собственным благоразумием, предпочел убрать ее подальше.

– Нейроинтерфейс готов к установке, – наконец сказал он. – Вывести на экран. Приступаем. – Произнес он.

Грузно опустившись на диван – Зоннберг, жилистый, не самый высокий человек – он, вздохнув, потерев переносицу, помассировав ее, нацепил очки. Пифий Манелиа с недовольным видом отряхнул одежду и взгромоздил ноги на стол. Как бы он ни хорохорился, но страх липкой ладонью провел по его спине. И, сволочь, самое обидное: Дамиан Зоннберг был образцово спокоен.

Сама процедура была утомительно монотонной. Она практически из одного тестирования и состояла; определяется тракт, подсоединяется к электродам, тестирование. Снова определение, снова подсоединение, снова тестирование. Сам корпус – тело, черт побери, тело – оставалось неподвижным. Пифий – и, кажется, Зоннберг вместе с ним – не мог позволить себе иначе определить этот конструкт: назвать корпусом язык не поворачивался, до чего похож на настоящее, назвать телом – еще, наверное, рано, но до чего хороша работа! Все-таки скульпторы постарались. Это – был Арчи. Это – был не Арчи. Лицо было невероятно похоже, но голова избавлена от всех деформаций, вызванных его болезнью, связанных с несовершенством его костей. Зоннберг принялся составлять очередной отчет, Пифий продолжал следить за тем, что происходило на экране. На котором по большому счету не происходило ничего. Одни и те же скупые движения, одни и те же краткие фразы, одни и те же повторяющиеся слова. Зоннберг – и тот действовал по давно отлаженному принципу, отчитывался – по досконально изученной формуле.

Кажется, Пифий задремал. Кажется, прикорнул рядом с ним и Зоннберг. В лаборатории не изменилось практически ничего. Они все еще возились с интерфейсом. Прошло более суток.

В общем зале, когда Пифий вернулся туда, было значительно меньше людей. Нервное возбуждение, та странная, неизбежная, почти неконтролируемая дрожь, похожая на судорогу, ушло. Присутствовавшие в помещении люди и на экран смотрели лишь время от времени; он словно утратил свою магию. Так что ничто не мешало Пифию подойти к нему поближе и начать рассматривать пристальней все, что там происходило. Тело Арчи оставалось неподвижным, лицо – обычное выражение спящего человека, разве что у людей мышцы расслаблены, а Арчи был просто неподвижным.

Альдобранд Кронинген появился, наконец, в общей комнате. Был ожидаемо встречен аплодисментами. Зоннберг долго тряс ему руку, выражал свое восхищение, и прочая, и прочая, передавал мнение Генштаба о высочайшей квалификации и профессиональных качествах Кроненберга, его хладнокровии, дерзости и решительности, пару раз даже пошутил; Кронинген не счел необходимым отвечать на шутку шуткой, но охотно посмеялся, принял из рук Зоннберга бокал с шампанским и произнес тост. Он благодарил всех ответственных лиц за возможность принять участие в проекте, коллег за обеспечение комфортабельной работы, сотрудников за замечательную подготовку, и что-то там еще, ничего особенного. Кронинген был бесконечно доволен собой, и у него было очень одухотворенное лицо: наверняка придумывал, где можно похвастаться своим успехом так, чтобы не нарушить соглашение о неразглашении, составленное не кем-нибудь – юристами Генштаба. В любом случае, на то он и выдающийся, что знал все ходы и выходы; да даже если в кулуарах бросить пару многозначительных замечаний, из которых все поймут, что именно Кронинген сделал, да даже если за ужином в узком кругу в каком-нибудь клубе рассказать максимально общо, как реагирует мозг, когда знакомится со своим новым искусственным интерфейсом – этого достаточно, чтобы он стал легендой особого толка. Пока, разумеется, Кронинген открыто и многословно обсуждал операцию со своими ассистентами, упивался возможностью обсудить детали, они снова и снова вызывали записи операции, изучали их, но адреналин уже сходил на нет, хотелось и просто посидеть, вытянув ноги и прикрыв глаза, наверное даже, хотелось побыть наедине со своими мыслями, а может, и с блаженной пустотой в своей черепной коробке.

Прошло еще часов пять, прежде чем ассистентка обратилась к Пифию с просьбой следовать за ней и готовиться к переходу в операционный блок. Зоннберг следил за ним с хищным интересом, но не пошевелился, чтобы подойти, только поднял кулак и подмигнул: мол, удачи, приятель. Пифий оскалился, показал ему средний палец, но постарался сделать это неприметно, на уровне груди, держа руку близко к телу. Зоннберг хмыкнул и отвернулся, а Пифий пошел за ассистенткой, пытаясь укротить самые разные чувства, которые забушевали в нем. Ему было страшно – не без этого. Ему было невероятно интересно – разумеется. Он почти благоговейно ожидал того момента, когда…

Когда Арчи 1.** откроет глаза и начнет изучать его.

Пифий не смог удержаться и спросил:

– Как себя чувствует Арчи?

Октавия Примстон недовольно посмотрела на него, но перевела взгляд на мониторы. В ее взгляде, предназначенном Пифию, было что-то такое, трудно определяемое – недоумение, что ли, словно она не могла понять, как неглупый человек может задавать такой тупой вопрос. Арчи – в порядке. Тот Арчи, который сидел перед ней и вокруг которого она хлопотала, был ведь в порядке.

Но она все-таки опомнилась. А опомнившись, посмотрела на мониторы, на которых передавались данные о мозге Арчи: все еще охлажденном до двадцати шести градусов, все еще находящемся в коме, все еще подпитываемом коктейлем из питательных веществ и медикаментов. Но анализаторы вовсю считывали и пытались расшифровать нейроимпульсы мозга Арчи. Несколько экранов беспрерывно транслировали какие-то сполохи, наборы пятен, в которых, если постараться, можно было угадать очертания человеческих и животных фигур.

Октавия Примстон еще раз сверилась с показателями.

– Неплохо. Показатели в норме, наблюдается повышенная активность в древней коре, я бы предположила, что Арчи пытается плавать. По крайней мере посмотри сюда: эти участки мозга Арчи выстреливали, когда он плавал. Мы постарались максимально затормозить новую кору, чтобы избежать ненужной сензитивной перепитки.