Солнечный чародей (СИ)

Гермионе казалось, что отношения этих двоих странные, блеклые и слишком неправильные. Не дружеские, не братские, и не то, чтобы Гарри вел себя так, будто видит в мальчишке своего будущего — через три года ожидания как минимум — любовника. Да, он проводил с ним много времени, обнимал временами, но Гермиона прекрасно видела, что он ведет себя точно так же со своей племянницей Беллой, со своим крестным Сириусом, с Луной, с Панси, с Седриком. Это не было чем-то особенным, даже если сам Том воспринимал это так. Гарри вел себя так просто потому, что его линия поведения уже окончательно сложилась где-то в детстве, где у него была вечно занятая мама и вечно сражающийся с монстрами папа, и ребенок отчаянно нуждался в общении со всеми возможными собеседниками.

Когда Гермиона впервые познакомилась с забавным мальчишкой в очках, ее покоробило то, как быстро он заводит себе друзей и как халатно с ними обращается после: никаких делений на лучших друзей и просто знакомых, никаких особых знаков внимания и доверия. Но после она поняла, что Поттер просто так сильно не хочет быть один, что набирает вокруг себя кучу людей, а потом постепенно — потому что не справляется с этим сразу — отсеивает тех, кто ему меньше нравится или кому меньше нравится он.

Гермиона и сама не поняла, как стала лучшей подругой Гарри. Сначала она думала, о том, что Поттер просто не хочет учиться и пытается использовать ее для этого, но после осознала, что, несмотря на полное нежелание Гарри делать домашнюю работу, он прекрасно запоминает и впитывает все, что было на лекциях, а в некоторых областях разбирается гораздо лучше, чем она. Именно Гарри учил ее на первых порах, а не она его, и девушка запомнила это и внесла Гарри Поттера в список дорогих ей людей. Дорогих, но все-таки не идеальных.

Поэтому сейчас девушка была сильно недовольна его выбором окружения. Гарри не только неосознанно давал понять мальчишке, что тот будто бы значит для него больше, чем все остальные, но выбрал совершенно не того мальчишку! И дело было вовсе не в возрасте, дело было в самом Томе.

Их часто сравнивали. Сначала учителя, потом студенты, после и сам Гарри. Гермиона слышала от польщенной интересом к трансфигурации МакГонагалл, что Том делает поразительные успехи и старательно практикуется в создании только идеальных иголок, мозаичных плиток и всего остального, но едва ли девушку можно было этим восхитить. Точно так же она слышала, что он никогда не отвечает вслух, предпочитая идеально написанные эссе, а если и отвечает, то очень кратко — «лаконично, в отличие от вас, Поттер», как однажды повинил Гарри Снейп — и очень странными, книжно-старинными формулировками.

Весь миф о его сообразительности строился на феноменально больших и при этом не «хлюпающих» от количества ненужного материала эссе, идеальном поведении и упорстве, но само упорство было и у того же Рона, которого умным не обозвал бы даже добряк Хагрид. Уизли точно так же мог бы взять книгу в руки и, проявив немного внимания, написать эссе. И иногда Уизли удавалось отвечать на вопросы МакГонагалл, когда она попадала именно в те параграфы, которые он читал вчера вечером.

Все перечисленные достоинства Тома не делали его умным, и, вполне возможно, не делали его даже старательным. Чистое везение, нежелание вылететь из школы и склонность к лести в сторону учителей. Это было совершенно не похоже на Гермиону, и ее сравнения с мальчишкой коробили не меньше, чем самого Тома.

Он ничего не старался узнать сам, постоянно хвостом носился за Гарри, с открытым ртом поглощая уже переработанную информацию, а в библиотеке брал только те книги, которые нужны были для учебы. И едва ли мог осилить заклинание второго курса, которые Гермиона практиковала в середине первого.

Их схожесть подкрепляли еще и тем фактом, что Том тоже не пытался подружиться с однокурсниками, как и Гермиона в начале обучения. Это сравнение было так необоснованно, что Гермионе хотелось пойти и объяснить каждому студенту по отдельности, что она не общалась с однокурсниками, потому что считала их глупыми и скучными, а не потому, что мечтала расчленить их в темном коридоре. А мальчишка Риддл выглядел именно так: мрачный взгляд, гордо вздернутая голова, осанка, которая соответствовала идеально ровной спине Драко, и которая просто не могла быть у приютского мальчишки. Было понятно, что ему не нравится его нынешнее место в слизеринской иерархии, и он пытается стать кем-то более важным, выбирая для этого ту манеру поведения, которую настоящие аристократы впитывали с молоком матери. С нежеланием общаться с однокурсниками так резко контрастирует постоянное общение с Поттером, что сделать другие выводы просто невозможно.

Гермиона была бы гораздо спокойнее за Поттера, если бы тот как можно скорее понял, что если он будет держаться от мальчишки подальше, так будет лучше и для Тома, и для самого Гарри. Ну и размышления об этом отвлекут Гарри от истории с Малфоем, который как раз в ту хэллоуинскую ночь сделал девушке предложение. Отставать от своего отца он явно не собирался.

Падая куда-то вниз с дикой скоростью, Том не придумал ничего умнее, чем выставить руки перед собой. Всю глупость своего решения он осознал только в тот момент, когда труба резко вильнула, и он упал на каменистую грязную почву, разбивая в кровь ладони.

«Как же я буду рад, если волшебники не умирают от заражения крови», содрогнувшись, подумал Том, поспешно отирая руки о мантию. Ту жалеть уже не было никакого смысла, вряд ли можно будет исправить последствия встречи ткани с трубой.

Едва придя в себя, Том огляделся. Вокруг было темно, только из трубы, откуда он недавно вывалился, лился приглушенный свет.

«Вход все еще открыт», мрачно подумал Том, надеясь, что никому не придет в голову зайти на третий этаж в это время. То, что ему еще нужно будет как-то отсюда выбираться, Том еще не учитывал: он предпочитал решать проблемы по мере их актуальности.

— Нагини, — тихо позвал он, и змея отозвалась откуда-то сверху: ее путь был гораздо менее быстрый и в сотню раз более безопасный.

Это место было странным. Очень грязное подземелье, на полу которого громоздились мелкие камни, сухая — что очень странно, потому что это место Том был склонен считать канализацией — почва и что-то мелкое и белое, похожее на… кости? Том наклонился, поднимая одну из белых палочек. У него в руках была мышиная кость. Естественно созданная кость, которая осталась после полностью истлевшей тушки. И остальные мыши ее не пообгладали разве что потому, что в это время лежали рядом. А все остальные живые существа либо не знали, как проникнуть в это место — что опровергала Нагини — либо у них были причины, чтобы держаться подальше.

«Не такая уж эта школа и скучная. Был бы здесь газ в принципе, это можно было бы объяснить простой утечкой, но теперь остается только надеяться, что причина хоть и другая, но не более опасная. Но, похоже, все-таки придется объяснить Нагини, что самец не спящий, а мертвый. Расстроится…», подумал Том, осматриваясь и находя сотни других костей — больше или меньше.

— Детеныш в порядке? — заботливо поинтересовалась Нагини, высовывая голову из трубы, и Том протянул к ней руку, помогая выбраться; ему даже думать не хотелось, что в прошлый раз змея скатывалась с такой высоты прямо в бездну.

— Промою после, — отозвался Том. — Кого ты хотела мне показать?

— Вперед, — снова взяла управления в свое ведение Нагини, и Том послушно пошел вперед, прямо к большой круглой двери.

В том, чтобы пройти дальше, не было совершенно никакой сложности. «Сезам откройся» звучал откровенно по-дурацки, но раз сказка оказалась былью, приходилось забыть о том, что звучало это все глупо и по-детски. Ведь Тому хотелось узнать, что за этой дверью. И желание оказалось оправданно.

За круглой дверью, которую Том с трудом отодвинул в сторону, бегло подумав о том, что Поттер с его физической формой тут был бы очень кстати, оказался огромный зал, перед которым слизеринец замер в немом благоговении. Мало что могло восхитить его: только громада замка Хогвартс, темный и величественный Запретный лес и то, как правильные пассы волшебной палочкой усиливали заклинание в несколько раз. Этот же зал был… бесподобен.