Гарри Поттерам закон не писан (СИ)

========== Секрет Пятницы ==========

Пятницы Гарри Поттер ненавидел и обожал одновременно.

Ненавидел он их за нервотрепку в виде стопки рукописных отчетов, которые ему, как главному аврору, необходимо было сдавать Шеклболту непосредственно перед выходными.

А обожал за прилив адреналина, который он получал, в очередной раз сбегая из Министерства, не сдав эти самые отчеты.

– Давай же, – сквозь зубы рычал Гарри, хмуро пялясь на минутную стрелку, которая, будто издеваясь над неисполнительным работником, не касалась отметки XII вот уже, казалось, целую вечность.

Наконец куда более сговорчивая секундная стрелка подогнала свою вредную сестру, и Гарри уже схватил мантию, чтобы покинуть кабинет в тот же момент, как часы на главной башне Министерства отсчитают шесть ударов.

Три секунды, две, одна… Под бой курантов Гарри счастливо вскинул палочку и мысленно помахал ручкой матерящемуся Министру, но Вселенная решила вставить ему палки туда, куда по задумке природы никто ничего вставлять не должен был.

– Акцио палочка Поттера! – злой голос вторил громкому цоканью каблуков по каменному полу коридора. Гарри обреченно вздохнул и опустился на кресло, провожая взглядом свой любимый остролист, предательски охотно вылетевший за дверь. – Сегодня ты сбежишь домой только через мой труп, Гарри Джеймс Поттер.

Гарри обреченно застонал и спрятал лицо в сложенных на столе предплечьях.

– А когда тебе нужно было уйти пораньше шесть лет назад, я тебя прикрыл, – проворчал он.

– У меня тогда посреди заседания Совета отошли воды, – прорычала Гермиона, складывая руки на груди и буравя черный затылок сердитым взглядом.

– Всегда пожалуйста, – кивнул Гарри, не поднимая головы и совершенно нелогично улыбаясь.

– Скажи, что ты написал отчет, – вздохнула Гермиона, и Гарри почти физически почувствовал, как она расслабилась.

Он поднял на нее самый честный из арсенала своих взглядов и печально вздохнул.

– Как раз собирался писать, госпожа заместитель Министра, но так уж вышло, что рабочий день закончился. Клянусь, отчет будет у вас на столе к полудню понедельника.

Гермиона скептически выгнула бровь, нисколько ему не поверив. Собственно, правильно сделав.

– Кингсли спрашивает с меня, Гарри, – Гермиона встряхнула копной кудряшек, которые, как лениво отметил Гарри, были уже распущены, что в свою очередь означало, что сама она задерживаться не собиралась. – Решено, – она вскинула свою палочку и несколькими резкими взмахами перекрестила окна и единственный вход в кабинет главного аврора.

Стены и стекло тотчас же оплела мелкая зеленая сетка магии, и Гермиона довольно кивнула сама себе, убирая палочку.

– Теперь ты не выйдешь отсюда, пока не сдашь все бумаги, – на шокировано приоткрытый рот Гарри, который забыл, как вообще работают голосовые связки, девушка лишь пожала плечами.

– Мионочка, милая, ну ты же меня знаешь, не люблю я эту бюрократию, – увидев, что Гермиона бесстрастно слушает его речь и сдаваться не собирается, Гарри выдохнул и вскочил с места. – Ты не можешь сегодня так со мной поступить! Когда угодно, но не в пятницу!

Гермиона подозрительно прищурилась и сделала шаг к нему навстречу.

– А что не так с пятницей? – спросила она тем тоном, после которого ее можно было найти в архиве или библиотеке.

Гарри судорожно втянул воздух и сжал губы в тонкую линию. Он ненавидел держать секреты от друзей, но один секрет - секрет Пятницы, как он его окрестил, - Гарри никому не был готов открывать.

– Ничего особенно, обычный… ритуал, – он как можно беспечнее пожал плечами. – Ну, знаешь… мужские ритуалы.

Гермиона поморщилась и передернула плечами. Гарри понимающе хмыкнул. Он за семь лет жизни с Роном не смог привыкнуть ко всем его заморочкам, а с Гермионой они прожили всего три, после которых Рон уехал к Чарли в Румынию, а Гермиона стала еще большей феминисткой, чем была, воспитывая прелестницу Розу в одиночку и умудряясь при этом успевать строить успешную карьеру.

– Не знаю и знать не хочу. Это, пожалуй, первый раз в жизни, когда я чего-то не хочу знать, – добавила она, осторожно опуская палочку Гарри на край его стола и делая шаг в сторону двери. – Но, думаю, ты повторял этот «ритуал» достаточно долгое время, чтобы пропустить один единственный раз, – она одарила друга взглядом «И только попробуй мне тут возразить» и пружинистой походкой покинула кабинет, на мгновение задержавшись в дверях. – Это особые чары, их помимо прочего используют на камерах заключения Азкабана. Их может снять лишь тот, кто наложил. У меня через час запланирована встреча, а после нее я вернусь и выпущу тебя, если к тому времени отчет будет готов, – Гарри состроил недовольную гримасу, на которую Миона лишь закатила глаза. – Тебе почти тридцать лет, Гарри Поттер, а ты не можешь заставить себя написать парочку свитков? Клянусь Мерлином, Роза в свои шесть усидчивее тебя.

– Конечно, у нее же такая потрясающая мамочка, – рискнул в последний раз Гарри, внутренне уповая на чудо.

– И совершенно безответственный крестный, – чуда не случилось. – Время пошло, – отрезала Гермиона и, порывисто подмигнув, исчезла в хлопке апарации.

Гарри выдержал для проформы еще несколько минут (на случай, если Миона передумает, что редко, но случалось) и, не дождавшись ее возвращения, захлопнул дверь, накладывая парочку заглушающих и скрывающих заклинаний.

Гермиону настолько не интересовал квиддич, что она даже не брала книги из шкафа Гарри, за что он был ей бесконечно благодарен. Если бы Гермиона глотала все книги без разбора, то она, взявшись за третью книгу справа на предпоследней полке, крайне удивилась бы, когда вся эта громоздкая махина из красного дерева с диким скрежетом отъехала бы в сторону, явив миру… его портрет.

Нет, Гарри Поттер нарциссом не был, даже напротив: в школе он свою внешность не любил, а в аврорате попросту забил, ибо всегда находились более важные поводы для переживаний. Один из портретов самого себя в полный рост (которых, кстати говоря, оказалось великое множество, начиная с его детских лет и заканчивая представлениями художников о том, как он будет выглядеть в старости), искусно нарисованный каким-то магом незадолго до Второй Магической Войны и без его разрешения, Гарри приобрел не ради украшения стены и уж тем более не в качестве памяти для возможных потомков.

Он встал напротив картины, с которой он же приветливо махал себе рукой. Подобные портреты не имели души или разума, как те же портреты Дамблдора или Финеаса Блэка, но точно передавали его внешность, чего Гарри было вполне достаточно. Он криво улыбнулся своей масляной копии и, наскоро призвав и накинув мантию-невидимку, приставил палочку к нарисованной груди. Не любил он заниматься подобным в аврорате - высок был шанс попасться, но Гарри просто не мог пропускать этот ритуал.

Весь магический мир знал единственное правило волшебных портретов - чтобы путешествовать по ним, волшебник должен умереть.

Но никто в магическом мире не знал, что на той войне Гарри Поттер действительно умер.

– Портэ мортуорум (1), – тихо шепнул Гарри и зажмурился в ожидании ставших уже знакомыми ощущений.

Перемещение по портретам не было похоже на апарацию или дымолетную сеть, хотя, вероятно, так получилось только с ним, ведь Поттер был не совсем обычным обитателем картин. Холст втягивал его медленно и мягко, обволакивая красками и взрываясь в голове сотнями оттенков. Из-за рамы мир казался крупнее, объемнее и иррационально опаснее (особенно если в доме, где висел портрет, жили термиты, а «картинный» разум Гарри мгновенно их «засекал»). А еще, будучи рисунком, совершенно нельзя было уследить за течением времени реальной жизни. Казалось, будто он лишь несколько секунд назад проник на холст, занимая место своего портрета, но наученный горьким опытом Гарри знал - могло пройти и полчаса.

Гарри зажмурился еще крепче, зная, что вот сейчас, сейчас… И действительно: в голове, на воображаемой карте Магической Британии, одновременно вспыхнули тысячи разноцветных огоньков, из которых триста семьдесят восемь (успел сосчитать за семь лет перемещений) золотых были его портретами. Личные коллекции, музеи, галерея почета Хогвартса, фамильные древа, - Гарри, казалось, знал каждый свой портрет «в лицо», как бы смешно это ни звучало. Но сейчас они его не интересовали, все внимание было направлено на одну единственную картину - ту, что висела в Годриковой Впадине.