Замри и присмотрись (ЛП)

– Петуния смотрела программу по телевизору, вроде этого, – говорит он, нахмурившись, когда Драко достает большой апельсин и кладет его перед ним. – Гости приносили странный набор продуктов, а шеф-поварам приходилось готовить из них блюда.

– Мы не готовим еду. Мы варим глинтвейн, – говорит Драко, поднимая одну из бутылок и торжественно стирая с нее пыль.

– Сейчас девять часов утра, – удивленно говорит сбитый с толку Гарри.

– Я сказал «варим», а не «пьем», – говорит Драко. – Сегодня пятнадцатое декабря, и мы делаем глинтвейн. Так принято.

– Возможно, в вашем семье, – говорит Гарри, выжимая апельсиновый сок, пока выражение лица Драко не останавливает его. – Я в жизни не делал глинтвейна. Что особенного в сегодняшнем дне?

Драко смотрит на него так, что у Гарри создается впечатление, что раньше никто и никогда об этом не спрашивал.

– Ну, до Рождества остается всего десять дней, и… – он делает паузу, колеблясь. – Я всегда так делаю. Обычно мне помогает мама, но сегодня ей нездоровится. Ничего страшного, если ты тоже откажешься.

Кажется, он сутулится, отставляя бутылку вина и оглядывая продукты на столе в молчаливом замешательстве.

– Прости, – говорит Гарри, чувствуя себя так, будто кто-то обвязал сердце колючей проволокой. – Дело не в том, что я не хочу помочь. Просто я немного теряюсь, когда ты ведешь себя, как герой шпионского романа. Ты же знаешь, что можешь просто попросить… Мы же теперь друзья, да?

– Конечно, – с чувством говорит Драко, смотря на Гарри, и несколько секунд ни один из них не отводит глаз.

Гарри сдается первым, берет ближайшую банку и открывает ее, пряча сбившееся дыхание за глубокими вдохами. Запах гвоздики, теплый и праздничный, успокаивает дрожь внутри него до тех пор, пока он снова не сможет взглянуть на Драко.

– Я не герой шпионского романа, – говорит он.

Гарри смеется.

– Боюсь, именно он и есть. Но неважно… Давай сварим этот глинтвейн.

– Ты думаешь, это глупо, – говорит Драко, и Гарри не может понять, спрашивает он или нет.

– Это традиция, – говорит он, рассматривая лезвие ножа и решая не проверять его остроту на пальце, как делает у себя дома. – Традиции иногда странные, иногда совершенно необъяснимые, но всегда важные. Я серьезно, Драко. Что бы тебе от меня ни потребовалось… Я сделаю все возможное, договорились?

Драко с нечитаемым выражением лица смотрит на него, кажется, очень долго, а затем кивает и берет медную кастрюлю.

– Мне нужны сок и цедра апельсина, – говорит он, ставя кастрюлю на огонь и накрывая крышкой. Взмахом палочки он отправляет на стол несколько стеклянных баночек. – А после можешь очистить и нарезать парочку дюймов имбиря.

- А что будешь делать ты? – спрашивает Гарри, ухмыляясь, когда Драко поворачивается, чтобы стрельнуть в него сердитым взглядом.

– Глинтвейн – это искусство, Гарри, – говорит он, наполняя кастрюлю водой с помощью палочки. – Получаешь столько же, сколько вкладываешь.

– И что ты вложишь? – спрашивает Гарри, соскабливая апельсиновую цедру теркой и выпуская сочный аромат в воздух.

– Дух Рождества, разумеется, – говорит Драко, опрокидывая в воду сахар и специи, а затем оборачивается, чтобы проверить, не закончил ли Гарри с апельсином.

Гарри начинает работать теркой быстрее.

– Бренди? – пытается догадаться он. – Виски?

– Мне хватит бренди до самого нового года после одного кекса Уизли, – говорит Драко, морща нос. – И нет, дурень, я говорю не про алкоголь. Я имею в виду ощущение сезона. Праздничность. Глинтвейн похож на зелье - ты можешь все делать идеально и с верными ингредиентами, но если зельевар не в настроении, то зелье не получится.

– Ладно, – говорит Гарри, соскабливая с пальцев цедру и потянувшись за соковыжималкой. – В этом есть смысл.

– Но?

Гарри улыбается.

– Но не могу сказать, что представлял тебя воплощением духа Рождества.

Драко опирается на плиту и тяжело вздыхает.

– Я и не думал, что представлял. Но я люблю Рождество. Как по мне, так оно несет надежду.

– Надежда важна, – говорит Гарри, скорее самому себе.

Он сцеживает сок в миску с цедрой и протягивает ее Драко. Кончики их пальцев встречаются на кратчайшее мгновение, и, когда Драко отворачивается, Гарри улыбается оранжевым палпинкам, разбросанным по его разделочной доске, с переполненным эмоциями сердцем. В течение некоторого времени духу Рождества не удавалось затронуть его, но, когда Драко увеличивает огонь и наполняет кухню теплыми ароматами фруктов, специй и сахара, внутри него разгорается огонек праздничного настроения. Он позволяет этому чувству расти, очищая корень имбиря и довольно поглядывая на огонь камина, пока дождь за окном барабанит по земле и не трогает обитателей маленького кармашка тепла.

Здесь нет браконьеров или металлических ловушек, никаких вычурных официальных мероприятий или мятежных сотрудников, никаких встревоженных друзей с блокнотами и кучами тестов. Здесь есть только Драко, и нет необходимости беспокоиться о том, что это может означать. Гарри понимает, что это значит, и не хочет этому противиться. Он хочет плыть по течению, хотя он и боится того, что может произойти (а, возможно, именно потому, что боится). Он смотрит на Драко и понимает, что все ответы - в его глазах, даже когда он оглядывается на Гарри и молчаливо призывает его заняться нарезанием гребаного имбиря.

Гарри улыбается и спешит закончить, передавая миску Драко и откидываясь на спинку стула. Он слушает бурлящую смесь, пока она превращается в ароматный сироп, и наблюдает за тем, как Драко передвигается по кухне, вытаскивая необходимое с полок и бросая таинственные ингредиенты в кастрюлю, пока пар не начинает светиться мягким светом.

– Что это было? – наконец спрашивает Гарри.

– Это секрет.

– Где-то я это уже слышал.

Драко фыркает.

– Ладно. Но на этот раз это и правда секрет. Этот рецепт перешел мне от бабушки – матери отца, – и я действительно верю, что она восстанет из могилы, чтобы наказать меня, если я разболтаю его кому-нибудь.

– Это, возможно, того не стоит, – говорит Гарри.

– Нет. Мама однажды сказала, что этот рецепт – единственное хорошее, что есть у той части семьи, – говорит Драко, медленно помешивая варево. – Разумеется, она была в очень плохом настроении, когда это говорила, но, думаю, она была права.

– Мне жаль, что она плохо себя чувствует, – говорит Гарри, не желая комментировать ценность семьи Малфоев.

– Ничего серьезного, но она расстроится, что все пропустила, – говорит Драко и смотрит на Гарри через плечо. – Она определенно более умело обращается с ножом, но я ценю твою помощь. И компанию.

Чувствуя, как краснеет, Гарри трет шею.

– Уверен, тебе многие раньше помогали.

Драко весело фыркает, открывая бутылки вина и медленно выливая их в кастрюлю.

– Не пойми меня неправильно, меня окружают замечательные люди, но мама, и Сандрин, и Вильгельмина…

Гарри понимающе смеется.

– Слишком много женщин?

– Я люблю их всех, Гарри, – говорит Драко, смотря на дверь, как бы проверяя, не стоит ли там его мама со своей армией кошек. – Но их численное превосходство ощущается весьма остро.

– Могу себе представить.

– А теперь у меня, кажется, есть еще и Гермиона, – говорит Драко, очевидно, думая вслух. – У меня возникает странное ощущение, будто она приняла решение возникнуть в моей жизни, и с этим ничего нельзя поделать.

Гарри пожимает плечами.

– Может быть. Тебе не кажется странным, что ты зовешь ее Гермионой, но Рона - все еще «Уизли»?

– Нет, – легко говорит Драко. – Я называю Гермиону по имени, потому что долгое время называл ее отвратительными словами и принял осознанное решение это исправить.

– После войны, – говорит Гарри больше для себя.

Драко на мгновение переводит на него взгляд.

– Задолго до того, как она закончилась. Это было одним из многих обещаний, что я дал себе, пока сидел в тех лесах. Уизли остается Уизли, потому что он всегда был Уизли, потому что это ему подходит, и потому, что, как мне кажется, он будет звать меня «Малфоем» до конца жизни.