Я без ума от французов (СИ)

– Что? – Цицеро слегка приподнимается.

– Ничего, – Тиерсен сонно вздыхает и гладит его еще, пока не опускает руку и меньше, чем через минуту, начинает дышать глубоко и размеренно.

– Тиерсен? – Цицеро хочет толкнуть его, но почему-то передумывает. И с трудом поднимается: кожа немного прилипла к паркету, и тело такое тяжелое. – И почему Цицеро должен таскать Тиерсена? – он ворчит несильно и тихо, аккуратно подхватывая Тиерсена на руки и поднимая, хотя это и не так легко. – Цицеро ему не жена! – он опускает Тиерсена на постель и ложится рядом, решив, что для покрывала слишком жарко. Тиерсен тут же сонно отворачивается, обнимая подушку, словно вымотанный долгим днем ребенок, и Цицеро вздыхает, но сам довольно вытягивается на покрывале. Все тело тепло и сладко ноет, и сон обещает быть приятным. И он разморенно зевает, закидывая руки за голову, и уже через несколько минут засыпает и переворачивается, утыкаясь носом в спину Тиерсена, и тот вздыхает немного, почти не просыпаясь, и ворочается чуть, находя пальцы Цицеро и сплетая со своими. Как и сотни ночей до этого.

========== V. ==========

Тиерсен прикрывает за собой дверь и застегивает брюки, посмеиваясь. В утреннем стояке ему нравится одна вещь: если Цицеро просыпается раньше, то любит подкатиться, положив голову на плечо, и потискать его член. Чаще это просто ленивые утренние ласки, иногда они перекладываются и балуются в шестьдесят девятой, изредка Цицеро не выдерживает, с хрипом утыкается носом Тиерсену между лобком и бедром и кончает ему в рот, совсем редко они еще лежат и ласкаются после. Но, в любом случае, Тиерсен отлично просыпается от всего этого, естественно, куда лучше, чем от кошмаров. И ему не хочется думать, что когда-нибудь это станет обыденным. Он никогда не жил с кем-то так долго до Цицеро, кажется, его рекордом были два месяца, после которых он ощутил сильнейшую потребность спрятаться где-нибудь и не выходить оттуда, хотя та девушка ему действительно нравилась. Но Тиерсен не мог и не хотел ограничивать себя ни в чем, выбирать волосы из слива, обсуждать завтраки, ждать нанесения макияжа перед каждым выходом из дома, ссориться по ночам из-за одеяла и постоянно знать, что он в квартире не один.

И сейчас это странно, потому что Тиерсен находит длинные рыжие волосы не только в ванной и на щетках, вообще повсюду, потому что спать рядом с Цицеро – адская пытка, потому что, даже если закрыть глаза и представить, что никого рядом нет, он все равно будет слышать маленького итальянца, с утра до вечера, с перерывами на пару минут, дожевать бутерброд или дочитать страницу. И Тиерсен догадывается, что Цицеро тоже никогда не был… “в серьезных отношениях”, и ему это тоже должно быть неудобно. Их обоих слишком много, они занимают слишком много места, им приходится считаться друг с другом и уступать, слишком много уступать. И они почему-то это делают, молча, изредка вяло ругаясь. Это все не из-за одного же секса, в самом деле, если только было когда-то давно. Может быть, немного из-за “Что, уже нашел покупателя на мою душу, сердце мое?”. Или чуть-чуть из-за “Цицеро должен показать тебе что-то потрясающее, Тиерсен! Но закрой глаза, закрой-закрой!”. Или из-за веры. Или из-за смерти. Из-за смешавшихся запахов оружейного масла и ладана от пальцев. И пока что это не было и не могло быть обычным и скучным, в одну сторону или друг на друга, в огне или адском пекле.

Это все мелькает секундной утренней мыслью в голове Тиерсена, пока он спускается по лестнице, почесывая грудь и думая, что надо бы принять душ. Но после того, как он напьется холодной воды на кухне и вернется наверх. Запах кофе настораживает его чуть: сейчас слишком рано, чтобы кто-то еще поднялся, даже вечно энергичный Цицеро предпочел еще поваляться в постели, выиграв у Тиерсена это право: сегодня на кону короткого утреннего соития была необходимость тащиться за водой, а маленький итальянец очень не хотел вставать. И не сказать чтобы Тиерсен по итогам остался недоволен, но вот встретить на кухне свежего, аккуратно одетого и чисто выбритого Селестина – не самый приятный сюрприз.

– Судя по твоему виду, у тебя была замечательная ночь, – тот улыбается насмешливо, пригубливая кофе. – А судя по запаху, – втягивает воздух нарочито сильно, – еще и прекрасное утро.

– Будешь ехидничать – не посмотрю, что уже взрослый, уши надеру, – Тиерсен улыбается в ответ, открывает холодильник, находя в нем предусмотрительно оставленную бутылку с водой, и, подумав, достает еще и ледяную бутылку пива. Он не понимает, как брат умудряется всегда выглядеть так, будто ему через полчаса встречаться с президентом. Нет, конечно, Тиерсен видел его разным, и растрепанным, и мокрым от пота, и уставшим, но большей частью Селестин – “маленькое семейное совершенство”, от идеально уложенных волос до кончиков подпиленных и отполированных ногтей на ногах, скрытых под дорогими носками и блестяще начищенными ботинками. А все, что досталось Тиерсену от этого семейного таланта держать всю жизнь в идеальном порядке – стремление к чистоте в доме и умение находить необходимые вещи в нужный момент, вроде бутылки пива в холодильнике с утра.

– Что ты встал так рано? – спрашивает Тиерсен, садясь на стул напротив брата.

– У меня сегодня встреча днем, а мне еще надо привести себя в порядок, – Тиерсен смотрит на невозмутимого Селестина с сомнением. – Нет, ты же не думаешь, что я не сменю костюм? – Тиерсен думает о том, что может носить рубашку три дня подряд и, если так сложится, после заявиться в ней к клиенту, и это немного забавно. – Но, раз уж мы пересеклись, я потрачу еще минут, – Селестин смотрит на часы, – десять на разговор. Я встречаюсь с человеком, которого ты должен будешь убить.

– Обязательно я? – усмехается Тиерсен, но Селестин не улыбается.

– Мне бы хотелось. Тогда это будет почти моими руками. Видишь ли, это… несколько личное дело. Не только личное, конечно, я бы не стал тратиться просто на какие-то разногласия, – Тиерсен понимающе кивает: деньги всегда были слабостью Мотьеров вообще и Селестина в частности. Сам Тиерсен, видимо, унаследовал только половину этого интереса: тратить деньги с удовольствием он умеет куда лучше, чем копить их и наслаждаться суммой на банковском счету. – Мы планируем расширяться, нашли клиентов за рубежом, и, в общем, что касается работы, у меня все прекрасно… было бы, если не считать того, что у наших любимых дядюшек возникли проблемы с их политической карьерой, у Серафена, если быть точнее. И, в общем, сейчас они с Лефруа решают, продавать мою фирму или отмывать через нее деньги, – Тиерсен знает, что отцовская фирма принадлежит их дядям куда больше, чем Селестину, но брат всегда был откровенным собственником. Еще одна семейная черта. – И, как ты понимаешь, меня ни то ни другое не устраивает. И поскольку повлиять на их решение напрямую я никак не могу, – Селестин отпивает еще кофе, и Тиерсен только замечает тонкие линии синяков у него под глазами, – меня вполне устроит какой-нибудь несчастный случай. Никогда бы не подумал, что ты мне понадобишься, особенно в этом ключе, но… И, конечно, это будет стоить хороших денег. За каждого.

– Эта фирма правда стоит таких расходов? – спрашивает Тиерсен. Он еще не осознает полностью, что именно просит его брат, с утра думается немного тяжело, но, в общем, ему так или иначе никогда не нравилась его семья. Они с Селестином были друг у друга, и этого было достаточно. А в бесконечных списках остальных родственников, живущих от севера Франции до юга Италии, Тиерсен все равно всегда путался.

– Это же моя фирма, – Селестин пожимает плечами. – То, на что я работаю, то, во что я вкладываюсь, то, от чего получаю доход. И, как видишь, мне двадцать пять, а я имею собственное жилье в обеих странах, смог купить тебе этот дом, могу нанять тебя…

– Потому что ты Мотьер, – Тиерсен говорит это не уничижительно, просто констатирует факт. Они оба могли бы вообще не работать, но Селестина не устраивает не иметь ничего своего, а Тиерсен просто не вписывается во внутренние домашние правила. – Любое желание по щелчку пальцев: лучшие образование, работа, женщины, выпивка и все такое, – он с сомнением смотрит на бутылку в своей руке.